С невероятной быстротою стали возникать тогда таежные прииски и шахты. Началась золотая лихорадка. Вскоре она охватила Якутию и Дальний Восток. Но первенство по-прежнему оставалось за Енисейском.

Достаточно сказать, что в 1860 году с приисков Енисейского промышленного округа поступило 16,126 пудов золота, что составляло 67,7 процента всей сибирской золотодобычи. Впоследствии она поднялась до 89,5 процента. Но это в период самого разгара… А началось все, конечно, скромней и гораздо раньше.

Изо всех золотых лихорадок, потрясших цивилизованный мир (калифорнийская, австралийская, клондайкская), сибирская — наименее известная и, пожалуй, самая ранняя. Если, например, золото на Клондайке впервые было обнаружено в 1896 году, то в Восточной Сибири его понемногу начали добывать еще в конце двадцатых годов. А первые заявки на участки в Енисейской губернии были сделаны в 1832 году. И вот именно эта дата и считается началом массовой золотодобычи.

Началось все вроде бы совершенно случайно… По преданию, какая-то женщина, домашняя хозяйка, однажды стала потрошить гуся и вдруг увидела в его зобу золотой самородок!

Так, конечно, тоже могло быть. Но вообще-то истинные причины лежали здесь гораздо глубже. Дело решил вовсе не случай, отнюдь. Золото в Сибири искали давно и упорно и всюду. Сначала люди шли по следам легенды. Потом стали приглядываться к земле. И оказалось, что здешняя земля как бы вся насквозь пропитана драгоценным металлом.

Древний золотой мираж отражал, как выяснилось, вполне реальную суть.

Ну а что же знаменитая Золотая Баба? Как же распорядилось время с самой этой легендой?

Она, сколь это ни удивительно, уцелела, осталась жива! И время от времени в тайге появлялись люди, продолжающие искать таинственные сокровища… И последние упоминания о них относятся к периоду революции 1917 года и гражданской войны.

И новая жизнь похоронила старые сказки.

Похоронила, впрочем, не сразу… Именно тогда, во время гражданской войны, объявился некий партизанский отряд, прошедший с огнем и мечом по всему Лукоморью. Отряд этот был странный; он сражался с белыми и с красными. Лозунг его был: «Советы — без коммунистов!» Но, судя по всему, интересовала партизан вовсе не политика. Они разыскивали Золотую Бабу. Причем вели себя жестоко, безжалостно — жгли, пытали, пролили реки крови… Но ничего не нашли. И непонятно куда сгинули, оставив по себе страшную намять.

* * *

Я бродил по Енисейску и с любопытством приглядывался к нему. Здесь повсюду виднелись следы былого богатства. В небольшом захолустном городке, затерянном в приполярной тайге, стояло пять больших каменных церквей и около десятка мелких, деревянных. Возле одной из них в северной части города помещался дом, где я жил. Между прочим, в том же самом районе располагались когда-то знаменитые китайские притоны! Там курили опиум и там же производилась тайная перекупка золота.[30]

Контрабандные тропы, по которым шли теперь посланцы Ваньки Жида и мадам Вонг, были, как я узнал, старые, испытанные, надежные… Но вернемся к истории самого города. В гораздо большей степени, чем Божии храмы, истинное лицо Енисейска определяли такие вот притоны и прочие злачные места.

На территории города, протянувшегося на восемь километров, находилось более трехсот кабаков! Половина из них были одновременно борделями. Причем сюда во множестве наведывались курочки из Москвы, Питера, Одессы. И даже из восточной Европы — из Варшавы и Бухареста.

Сохранились архивы старой городской Управы, в частности — книги регистрации проституток. Так вот, иностранные курочки официально отмечались как «остановившиеся в городе проездом». И это «проездом» выглядело самым смешным, ибо куда же было им дальше-то проезжать? Дальше ведь лежал Полярный круг, а за ним — Северный полюс!

Разгул здесь когда-то царил дикий, безудержный. За игорными столами просаживались колоссальные суммы. В борделях по желанию клиентов шампанским и коньяком замывались полы… Вырвавшиеся из глухой тайги старатели как могли отводили душу в отчаянных попойках, дебошах, шумных скандалах. Существовала определенная такса, по которой, скажем, за поломанную мебель полагалось платить пятьдесят — семьдесят граммов золотого песка, а за битье стенных зеркал — не менее ста. Можно было также позабавиться и с официантом — например, вылить ему суп за воротник. Или же заголить попку у какой-нибудь курочки и вымазать ее горчицей… Но это стоило дороже — от двухсот до трехсот пятидесяти граммов. Погуляв таким образом пару месяцев, старатели затем возвращались в тайгу — обнищавшие, разбитые, отравленные спиртом. И опять на долгий срок впрягались в работу: долбили камень, спускались в сырые штольни… И все повторялось сначала. Жизнь большинства из них шла по замкнутому кругу, вырваться из которого они не могли. И может быть, отчетливое чувство безнадежности и несбывшиеся мечты — все это как раз и порождало бешеный их разгул, нередко оканчивавшийся кровью…

И вот тогда-то и родилось определение золота: «Рыжий дьявол»!

Дьяволу этому поклонялись по-всякому. Можно было тихо спиваться. Можно было скандалить и глумиться над людьми. А можно было и убивать.

В ту пору имелась особая расценка убийств — нечто вроде ресторанного меню… Считалось, что если преступление совершено не с целью грабежа, а просто по пьянке, на почве ревности, в обычной драке, то от него можно откупиться, выплатив определенную сумму родственникам убитого или же его друзьям, а за отсутствием их — казне.

Естественно, Енисейский городской суд присяжных подобных правил не признавал… Однако в народе они были сильны, живучи! Помимо официального суда существовал ведь еще и тайный народный самосуд. И власти так или иначе вынуждены были считаться с местными традициями.

Но как подобные традиции сформировались? Откуда пришли? Тут следует обратиться к старинному своду уголовных законов «Русская правда». Свод этот был создан в середине тринадцатого века и особенно широко распространен в северной (Новгородской) Руси.

Вот характерная выписка из «Русской правды»:

«Если придет в суд человек в крови или в синяках, то свидетелей не искать, а обидчик пусть платит штраф — три гривны».[31]

А вот еще любопытный прейскурант убийств, сохранившийся в «Новгородской летописи»:

«Если убьют рабочего — пять гривен. Если убьют крестьянина — пять гривен. Если убьют купчину немца, то за его голову — десять гривен. Если же кто убьет княжьего конюха или повара — сорок гривен за голову».

Князья любили хорошо и сытно поесть и особенно дорожили поварами.