«Но что она делает в Енисейске? — подумал я. — Неужто живет теперь здесь? Черт возьми, только этого не хватало».

Когда-то эта женщина мне сильно нравилась. Но время прошло и теперь я глядел на Клаву по-другому… Она, конечно, была поразительно хороша! Однако это уже не волновало, не влекло, а скорее, настораживало. Как настораживают, скажем, красивые узоры змеиной чешуи.

Словно почуяв мой взгляд, она медленно поворотилась. Зрачки ее вдруг расширились. Какое-то мгновение она смотрела на меня не мигая. Затем воскликнула, приподнимаясь:

— Ты?!

И пошла ко мне, высоко неся пышную, чуть колышущуюся грудь. На ней была красная в обтяжку кофточка, широкая клетчатая юбка и желтые полусапожки.

* * *

Я ожидал, что Клава с ходу начнет меня упрекать. Ведь она, безусловно, знала, должна была знать, что я повинен в смерти Ландыша…

Но нет, она заговорила о другом: вспомнила Очуры, старый клуб, смешную историю с обожженной задницей баяниста. Потом поинтересовалась, как я, собственно, попал сюда?

— Вот это самое, — сказал я, — мне бы хотелось и у тебя спросить. Ты разве в Очурах не живешь больше?

— Нет, — лениво повела она плечом. — Я давно уже переехала.

— Куда? В Енисейск?

— Здесь я тоже, как видишь, бываю… Но вообще-то дом у меня в Подтесове. Знаешь? Это рядом, в двадцати километрах.

— Знаю, — покивал я, — заезжал несколько раз. Там ведь большой деревообделочный комбинат. И еще золотые прииски…

— Ну, верно, — сказала она. — И что ж ты там делал?

— Да по работе надо было… Я сейчас вообще много езжу.

— А кем же ты работаешь?

— Корреспондентом. В здешней газете.

— Ого, — мигнула она, — растешь!

— Стараюсь…

Так мы болтали с ней некоторое время. И Клавина компания, притихнув, наблюдала за нами. А я, в свою очередь, украдкой поглядывал на этих типов. И морды их все больше не нравились мне.

Ребята перешептывались, кривились. Их, видимо, задевало то обстоятельство, что Клава так неожиданно и легко покинула их и пересела к незнакомому фрайеру. Но как это обычно бывает, раздражение их было явно направлено не против нее, а против меня.

— Послушай, Клавка, — проговорил я, — это что за парни с тобой?

— Друзья, — ответила она. — Сам знаешь, у меня их всегда навалом… Я вас сейчас познакомлю. Но сначала давай договоримся.

Клава усмехнулась и потупилась. Опущенные ресницы ее затрепетали. Она откровенно со мной кокетничала. И я спросил с беспокойством:

— Договоримся о чем?

— Да все о том же, — медленно сказала она. — О чем мы раньше толковали… Помнишь?

И, подняв глаза, она посмотрела на меня чуть искоса, вполоборота, прежним скользящим, загадочным своим взглядом.

— Ты забыл? За мной же ведь старый должок! А долг платежом красен. Так вот, в любое время, когда захочешь…

«Ну, нет, — сейчас же подумал я, — на этот крючок ты меня уже не зацепишь». Но мыслей своих я ничем не выдал. И она продолжала с улыбочкой:

— Будешь в Подтесове, заходи. Мой дом сразу за лесопилкой. Первый переулок налево. Красная крыша. И у крылечка старая сосна. Ну и на всякий случай запомни, номер восемнадцать.

— Ладно, — пообещал я, — когда-нибудь…

— Но не тяни, — сказала она. И опять послала мне лукавый, призывный взгляд. — Опоздаешь — упустишь шанс…

«Ах ты паскуда! — подумал я. — О каком же ты шансе можешь говорить, хипесница!»[32]

— А этот твой дом, — спросил я погодя, — он чей? Ты одна там?

— Одна, одна, — небрежно сказала она. — Не сомневайся! — И, повернувшись к своим парням, махнула рукой.

Их сидело там четверо. И двое тотчас встали и не спеша, вперевалочку подошли к нашему столику.

Один из них был грузен, плечист, с толстым, красным, каким-то опухшим лицом. Другой же, наоборот, худощав, жилист, сутуловат. У него были белесые, узкопосаженные глаза, запавшие щеки, острый подбородок. И над губою щетинились рыжеватые, подбритые усики.

Подойдя, они разделились. Толстый встал за моей спиною, тяжело облокотясь о спинку стула. А худощавый уселся напротив. Огладил ребром ладони усики. И осмотрел меня жестким оценивающим взглядом.

Потом он сказал коротко:

— Ну?

И перекатил глаза в сторону Клавы.

— Вот мальчики, — торопливо проговорила она, — познакомьтесь: старый друг Ваньки Жида…

— Ах так? — поднял брови худощавый. — Друг Ваньки? Жиганы растерялись, это было заметно. За моей спиною послышалась какая-то возня и густое сопение. Усатый спросил удивленно:

— Это где ж вы познакомились?

— У хозяина,[33] — пояснил я. Недалеко отсюда. На Енисее когда-то была знаменитая Пятьсот третья стройка. Надеюсь, слышал? Так вот, там…

С минуту царило общее молчание. Затем усатый сказал:

— Ну, ладно… А сейчас ты где шустришь?

— Он не шустрит, — быстро сказала Клава, — он теперь честно работает!

Так ты завязавший, что ли? — прищурился парень с усиками.

— Точно, — сказал я, — а в чем дело? Завязал честно, на Красноярской пересылке, в пятьдесят втором году. Тогда там много ворья собралось. И разговор был большой…

— Ну и что же кодла?

— И кодла меня отпустила.

— Так вот просто взяла и отпустила? — поджал губы мой собеседник. — Сомнительно.

— Почему же? — возразил я. — По правилам ведь можно. Или ты забыл закон?

— Ну, закон одно, — пробормотал он, — а жизнь — другое. Это как и всюду и везде.

Тяжелая лапа легла мне сзади на плечо и низкий сиплый голос прогудел над самым ухом:

— Ты, брат, хорошо устроился, а? Чистенький, как новый гривенник… И воровал честно, и отошел честно, и работаешь честно, а?

— Да ну вас к черту, — сказал я. И резким движением освободил плечо. — Не верите мне, спросите у Ваньки! Кстати, где он?

— Далеко, — махнул рукой рыжеволосый, — все ездит…

— Как и ты, — сказала мне Клава, поигрывая бровью.

И сейчас же она склонилась к рыжеволосому и о чем-то негромко заговорила. Всех ее слов я разобрать не мог и сквозь шум уловил лишь отдельные, обрывочные фразы: «Корреспондент газеты»… «Полезный человек»…

И в конце концов все встало на свои места. Атмосфера разрядилась. Жиганы признали меня. Я стал теперь для них если и не совсем своим, то все же уже не чужим…