Русские источники кое-что добавляют и исправляют в шведской версии события. Архангельский воевода князь Прозоровский через голландских купцов был осведомлен о готовившейся экспедиции, а потому запретил рыбакам вы­ходить в море. Дмитрий Борисов и Иван Рябов ослушались приказа воеводы и были захвачены шведами, которые угро­зами и посулами принудили их показать безопасный путь к берегу для высадки десанта. Лоцманы, как видно, дейст­вительно хорошо знали свое дело, коль скоро не только по­садили на мель шведские фрегаты, но сделали это как раз напротив недавно поставленной береговой батареи. После десятичасовой перестрелки русские пушкари разбили оба корабля (другие, опасаясь мелей, держались вдалеке), шведы не взорвали их, а покинули на шлюпках. Русские «обрели» на шведских судах 13 пушек, 200 ядер, 350 досок железных, 15 пудов свинца и 5 флагов. Дмитрий Борисов был застре­лен на палубе шведского флагмана, а Иван Рябов выбросил­ся за борт и вплавь добрался до берега, после чего был за­сажен в острог за самовольный, вопреки указанию воево­ды выход в море.

Князь Прозоровский, следует признать, действовал более в духе своего общества, нежели царь Петр. Он, конечно, до­волен поступком рыбаков и даже избавляет Рябова от при­читавшихся ему батогов, но не разделяет восторга Петра. Будь на месте Ивашки с Митькой, думал воевода, Сидорка с Карпушкой, то, наверное, тоже не оплошали бы; чего же ради смотреть на Рябова, как на чудо морское? За выполне­ние долга не требуется особой благодарности.

Европейский взгляд, выраженный А. Фрикселем, прямо противоположен первому. Характеризуя действия рыбаков как предательские, он подразумевает, что Рябов с Борисовым поступили бы разумно и порядочно, если бы указали шве­дам слабые места русской обороны и, пересчитав добросо­вестно заработанные деньги, с низким поклоном удалились. Разные шкалы этических ценностей действуют на западной и восточной частях одного континента.

Петр попытался применить европейское понятие геро­изма к российской действительности, но, наверное, не был понят окружающими. Его подданные классического образо­вания не имели, Тита Ливия не читали, а поэтому приняли Горация Коклеса скорее за одного из тех лихих голландских капитанов, с которыми любил бражничать государь.

Вообще в этой стране было неведомо, что такое геро­изм в том смысле, как его понимали на Западе. Мост че­рез реку Каланэбра в Эстляндии шведы успели облить го­рючей смесью и поджечь до подхода русских. По приказу Петра солдаты, бросив на горящие мостовые клети бревна, ползком перебираются по ним на другую сторону и шты­ковым ударом выбивают шведов из предмостного укрепле­ния. Первоисточник сухо сообщает об этом бое местного значения и не упоминает, были ли после него розданы на­грады: такое поведение солдат в порядке вещей. Было бы очень трудно растолковать прошедшим через огонь грена­дерам сущность героического.

Героизм в его классическом понимании всегда есть ис­ключение из правила. Герой, то есть сын бога, полубог, со­вершает непосильные для простых смертных деяния. Он возвышается над толпой, которая служит пьедесталом для его неповторимой личности. Долг, совесть, различие доб­ра от зла — все это хорошо для низкой черни, не для него. Цезарь Борджиа, а потом Наполеон Бонапарт — любимые герои Европы, в них видела она апофеоз своего индиви­дуализма. Но такая компания вряд ли подходит скромному Ивану Рябову, и на пьедестале он должен чувствовать себя не слишком удобно.

Со времен Петра понятие героизма все же вошло в оби­ход русской мысли, но при этом оно обрусело, потеряло пер­воначальную исключительность. Антитеза между героем и толпой как-то незаметно стерлась, и на ее месте появилось маловразумительное для европейца словосочетание «мас­совый героизм», то есть что-то вроде исключения, которое одновременно является и правилом».

Могут подумать, что неприятие русскими парламентской формы правления, их приверженность самодержавию обу­словлены их отсталостью и умственной неразвитостью: дес­кать, они просто не могли понять, как это хорошо, когда сво­боду отстаивает в парламенте профессиональный депутат, большинством голосов принимаются мудрые решения и т.д.

За сотни лет в России видели все. И поняли, что такое «демократия» по-западному, твердо зная, что большинством голосов принимаются решения, нужные не всему государст­ву, не всему народу, а только большинству голосующих, ко­торые руководствуются чаще всего не пользой страны, а ис­ключительно своими, корыстными интересами. Корыстный же интерес купить просто — были бы деньги. И сама само­державная Россия на протяжении своей истории покупала голоса «демократов».

Вспомним историю. Речь Посполитая три столетия вела войны с Россией. Пока это государство было монархией, Россия терпела поражения за поражением. Дошло до того, что русские не в состоянии были в открытом поле сопро­тивляться полякам. В смутное время отчаявшиеся бояре по­купают в Швеции наемников, чтобы хоть что-то противо­поставить профессионализму и удали поляков.

Но вот Речь Посполитая ступила на цивилизованный путь развития, «демократизировав» свое общество: король был отодвинут на второй план, на первое место вышло «де­мократическое» собрание — сейм. Он очень быстро довел Польшу до полного политического и военного бессилия.

1 февраля 1733 года умер польский король Август И. Предстояло избрание нового короля.

Для России вопрос, кто будет польским королем, был жизненно важным.

Россию по-прежнему терзали набеги крымских татар — вассалов Турции. Вечным врагом Турции была Австрия. А поскольку враг моего врага — мой друг, то Австрия стала надолго, пусть и неверным, но союзником России. Соперником Австрии на континенте была Франция, по той же причине для нее любой враг Австрии и России был другом. В Швеции нарастали силы, жаждавшие реванша за поражения, нанесенные Россией в Тридцатилетней войне. Пруссия спокойно выжидала в стороне, чтобы отхватить в предстоящей драке куски пожирнее.

Европа разделилась на два лагеря: в одном Россия, Австрия и (лишь потенциально) скупая Англия — тради­ционный противник Франции, в другом — Франция, Турция, Швеция. Оба лагеря поспешно направили в Польшу своих посланцев с тем, чтобы там выбрали короля, лояльного к соответствующему союзу. Франция боролась за Станислава Лещинского, Россия — за курфюрста саксонского Августа.

22 февраля 1733 года российская императрица собрала министров и генералитет, которые постановили:

«1) по русским интересам, Лещинского и других, кото­рые зависят от Короны Французской и Шведской и, следо­вательно, от Турецкой, до Короны Польской допустить ни­как нельзя;

2) для того отправляемые в Польшу министры должны усильно стараться, денежные и другие пристойные спосо­бы употреблять, сообща с министрами союзников, чтобы поляков от избрания Лещинского и других подобных ему отвратить, для того этих министров надобно снабдить де­нежными суммами;

3) а так как может случиться, что вышеозначенные спо­собы для отвращения таких вредных русскому государству предприятий окажутся недостаточными... без упущения времени на самих границах поставить 18 полков пехоты, и 10 полков конницы... донских казаков 2000, гусар украинских сколько есть, из слободских полков 1000, из Малороссии 10 000, Чугуевских калмыков 150 да волжских тысячи 3».