на изготовление оружия, ядовитых газов и самолетов с целью массового убийства друг друга. У нас первоклассная система администрации и налогообложения, которая отчасти поддерживает образование, здравоохранение и подобные полезные вещи, но в основном – ведение войн. В сегодняшней Англии большая часть национального дохода тратится на прошлые и будущие войны и лишь остаток – на полезные цели. В большинстве стран на континенте перекос еще хуже. У нас есть полицейская система беспрецедентной эффективности, которая занимается как расследованием и предотвращением преступлений, так и заключением под стражу всякого, у кого обнаружатся хоть какие-то новые конструктивные политические идеи. В Китае до недавнего времени ничего из этого не было. Промышленности не хватало мощности для производства автомобилей или бомб; государственная власть была слишком неэффективной, чтобы организовывать обучение собственных граждан или же убивать граждан других стран; полиция – слишком неэффективной, чтобы ловить хоть разбойников, хоть большевиков. В результате по сравнению с любой страной с белым населением в Китае царили беспрецедентная свобода и общее счастье, поразительное для страны, где бедны все, кроме крошечного меньшинства.

Если мы сравним само мировоззрение обычного китайца с мировоззрением обычного жителя Запада, нам бросятся в глаза два различия: во-первых, китайцы не восхищаются деятельностью, если она не служит полезной цели; во-вторых, они не считают, что держать в узде собственные импульсы и мешать импульсам других – проявление нравственности. Первое из этих различий мы уже обсудили, но второе, пожалуй, не менее важно. Профессор Джайлз, выдающийся ученый-китаист, в заключительной части своего цикла Гиффордских лекций на тему «Конфуцианство и его соперники» утверждает, что главным препятствием для успеха христианских миссионеров в Китае была доктрина первородного греха. Традиционное учение ортодоксального христианства – которое до сих пор проповедуется большинством христианских миссионеров на Дальнем Востоке – гласит, что все мы рождены порочными, настолько порочными, что заслуживаем вечных мук. Китайцам было бы несложно принять эту доктрину, если бы она относилась только к белым людям, но когда им говорят, что их собственные матери, отцы, бабушки и дедушки горят в аду, они приходят в негодование. Конфуций учил, что люди рождаются добрыми, а если пятнаются злом, то лишь из-за дурного примера или развращающего поведения. Это отличие от ортодоксальной западной религии глубоко влияет на мировоззрение китайцев.

У нас люди, которые считаются светочами морали, – это те, кто сам отказывается от повседневных наслаждений и находит утешение в том, что мешает наслаждаться другим. В нашей концепции добродетели есть элемент назойливости: если человек не досаждает огромному множеству других людей, нам кажется, что он едва ли может быть исключительно хорошим человеком. Такое отношение вытекает из нашего представления о грехе. Результатом становится не только вмешательство в чужую свободу, но и лицемерие, поскольку большинству людей слишком сложно достигнуть этого общепринятого образца. В Китае такой проблемы нет. Моральные предписания скорее положительны, чем отрицательны. От человека ожидают, что он будет почтителен к родителям, добр к детям, щедр к бедным родственникам и любезен со всеми. Обязанности не особенно тяжелые, зато большинству людей удается в самом деле их выполнять, и последствия этого, пожалуй, куда приятней, чем в случае нашего более высокого стандарта, до которого почти никто не дотягивает.

Еще одним результатом отсутствия понятия греха является то, что люди гораздо охотнее улаживают разногласия перед лицом аргументов и логики, чем на Западе. У нас разногласия быстро превращаются в вопросы «принципа»: каждая сторона считает, что противоположная точка зрения порочна и что хоть в чем-то уступить ей означает запачкаться ее греховностью. Это делает наши споры озлобленными и на практике усиливает готовность применить силу. В Китае хотя и были военачальники, готовые прибегнуть к силе, никто не воспринимал их всерьез – даже их собственные воины. Они вели почти бескровные сражения и причинили гораздо меньше вреда, чем мы могли бы ожидать, исходя из нашего опыта более ожесточенных западных конфликтов. Огромное большинство населения, в том числе и гражданское правительство, занималось своими делами, будто этих генералов и их армий вовсе не существовало. В повседневной жизни споры обычно разрешаются при дружеском посредничестве какой-нибудь третьей стороны. Привычным методом считается поиск компромисса, так как обеим сторонам необходимо сохранить лицо. Сохранение лица, хотя иногда оно принимает забавные для иностранцев формы, является крайне ценным национальным институтом, делающим общественную и политическую жизнь гораздо менее суровой, чем у нас.

Китайская система имеет один, и только один, серьезный недостаток – а именно, она не помогает Китаю противостоять более задиристым нациям. Будь весь мир похож на Китай, весь мир мог бы быть счастлив; но пока другие воинственны и энергичны, китайцам – теперь, когда они больше не изолированы от остальных стран, – придется до некоторой степени копировать наши пороки, если они хотят сохранить свою национальную независимость. Но не стоит льстить себе мыслью, будто они должны быть нам за это благодарны.

Глава IX

Как хорошие люди приносят вред

1

Сотню лет назад жил-был философ по имени Джереми Бентам, которого все дружно заклеймили крайне порочным человеком. Даже сейчас помню, как впервые встретил это имя, будучи еще мальчишкой, у преподобного Сиднея Смита. По его утверждению, Бентам считал, что людям нужно варить суп из своих мертвых бабушек. Эта идея показалась мне непривлекательной как с кулинарной, так и с моральной точки зрения, и потому у меня сложилось о Бентаме неблагоприятное мнение. Много лет спустя я обнаружил, что это заявление было одним из примеров той безоглядной лжи, к которой уважаемые люди имеют обыкновение прибегать во имя добродетели. А еще я выяснил, каково же было по-настоящему серьезное обвинение против него. Оно заключалось ни много ни мало вот в чем: он охарактеризовал «хорошего» человека как человека, который совершает хорошие поступки. Такое определение, как немедля поймет любой здравомыслящий читатель, разрушает сами основания всякой истинной нравственности. Сравните, насколько более возвышенна позиция Канта, который заявляет, что хороший поступок не является добродетельным, если проистекает из привязанности к тому, кому делают добро, а не вдохновлен нравственными законами, которые, само собой, с той же вероятностью могут вдохновить и на недобрые поступки. Мы знаем, что проявление добродетели должно быть само по себе наградой, и из этого должно следовать, что получение ее со стороны объекта должно быть само по себе наказанием. Поэтому Кант является более возвышенным моралистом, чем Бентам, и пользуется одобрением всех тех, кто заявляет, будто любит добродетель ради нее самой.

Бентам, без сомнения, подходил под собственное определение хорошего человека: он сделал много добра. Сорок лет в самой середине девятнадцатого