восхищаться «бесполезными» знаниями и искусствами, которые не служат никакой цели, кроме как доставлять удовольствие. Это не логическое затруднение, ибо, как мы видели, если бихевиоризм истинен, он не может иметь никакого отношения к вопросам ценности, кроме как служить вспомогательным средством демонстрации того, какие методы следует использовать для достижения определенной цели. Проблема, в широком смысле, политическая: учитывая, что большая часть человечества наверняка совершает ошибки, лучше ли им выводить ложные выводы из истинных предпосылок или истинные выводы из ложных предпосылок? Вопрос такого рода неразрешим. Единственный верный вывод, пожалуй, состоит в том, что обычных мужчин и женщин следует учить логике, чтобы они могли воздерживаться от выводов, которые только кажутся логичными. Когда говорят, например, что французы «логичны», имеется в виду, что, соглашаясь с предпосылкой, они соглашаются также и со всем тем, что человек, совершенно лишенный логического чутья, ошибочно полагает из нее вытекающим. Это крайне нежелательное качество, которое в былые времена среди большинства англоязычных народов встречалось реже, чем среди других. Но есть признаки того, что, если они хотят и дальше оставаться от него свободными, им понадобится помощь философии и логики. Раньше логика была искусством делать выводы; ныне она стала искусством воздерживаться от выводов, так как оказалось, что выводы, к которым мы чувствуем естественную склонность, почти никогда не оказываются верными. И потому я заключаю, что логику следует преподавать в школах, чтобы научить людей не рассуждать. Ибо если они рассуждают, то почти наверняка рассуждают неправильно.

Глава VIII

Восточный и западный идеалы счастья

Всем знакома «Машина времени» Уэллса, позволявшая обладателю путешествовать назад и вперед во времени и собственными глазами видеть, каким было прошлое и что случится в будущем. Но люди не всегда понимают, что значительную часть преимуществ уэллсовской машины можно обеспечить себе, путешествуя по миру в настоящем. Европеец, отправившийся в Нью-Йорк или Чикаго, увидит будущее – будущее, которое, скорее всего, ждет Европу, если ей удастся избежать экономической катастрофы. С другой стороны, поехав в Азию, он увидит прошлое. Мне говорили, что в Индии можно увидеть Средневековье, а в Китае[41] – восемнадцатый век. Вернись Джордж Вашингтон снова на землю, страна, которую он создал, показалась бы ему до ужаса непонятной. Чуть менее озадачила бы его Англия, еще менее – Франция, но воистину дома он ощутил бы себя, лишь добравшись до Китая. Там, впервые за все время своих призрачных скитаний, он нашел бы людей, которые все еще верят в «жизнь, свободу и стремление к счастью» и воспринимают эти вещи более или менее так, как их воспринимали американцы во время Войны за независимость. И, думаю, по прошествии недолгого времени он сделался бы президентом Китайской республики.

Западная цивилизация включает в себя Северную и Южную Америки, всю Европу кроме России, а также британские самоуправляющиеся доминионы. В авангарде этой цивилизации идут Соединенные Штаты; все характеристики, которые отличают Запад от Востока, наиболее приметны и сильнее всего развиты именно в Америке. Мы привыкли считать прогресс само собой разумеющимся: без колебаний предполагать, что изменения, произошедшие за последнюю сотню лет, однозначно были к лучшему и что они, вне всякого сомнения, будут непрерывно происходить и дальше. На европейском континенте война и ее последствия нанесли этому твердому убеждению удар, и люди начали оглядываться на время, предшествовавшее 1914 году, как на золотой век, который в ближайшие несколько столетий едва ли наступит снова. В Англии вышеописанный оптимизм испытал куда меньшее потрясение, в Америке – почти вовсе не пострадал. Тем из нас, кто привык считать прогресс чем-то естественным, особенно интересно посетить такую страну, как Китай, которая осталась там, где мы были сто пятьдесят лет назад, и спросить себя, принесли ли, в конечном счете, произошедшие у нас изменения какую-то реальную пользу.

Китайская цивилизация, как все мы знаем, основана на учении Конфуция, который жил и творил за пять сотен лет до Христа. Подобно грекам и римлянам, он не считал человеческое общество по природе своей прогрессивным; напротив, ему казалось, что в далекой древности правители были мудры, а народ – счастлив до такой степени, которой выродившаяся современность может лишь восхищаться, но едва ли способна достичь. Тут он, конечно же, заблуждался. Однако практическим результатом этого заблуждения стало то, что Конфуций, как и другие учители древности, стремился к созданию стабильного общества, которое поддерживало бы определенный стандарт, но не обязательно гналось за новыми свершениями. В этом он преуспел больше, чем любой другой человек, когда-либо живший на земле. Еще при жизни его личность оставила на китайской цивилизации отпечаток, который виден и в наши дни. В то время китайцы занимали лишь небольшую часть современного Китая и были раздроблены на несколько воюющих государств. За последующие триста лет они утвердились на территории сегодняшней страны и основали империю, которая еще полвека назад превосходила по территории и населению любую другую из когда-либо существовавших. Несмотря на нашествия варваров, монгольские и маньчжурские правящие династии, а также изредка продолжительные или краткие периоды хаоса и гражданских войн, конфуцианская система выстояла, сохранив для потомков искусство, литературу и цивилизованный образ жизни. И лишь в наши дни, из-за контактов с Западом и прозападной Японией, она начала разрушаться.

Система, обладающая такой необычайной живучестью, просто обязана обладать значительными достоинствами и, безусловно, заслуживает нашего уважения и внимания. Это не религия в том смысле, в котором понимаем это слово мы, поскольку она не связана ни со сверхъестественным, ни с какими-либо мистическими верованиями. Это чисто нравственная система, но ее этика, в отличие от этики христианства, не настолько возвышенна, чтобы ей не мог следовать обычный человек. В сущности, то, чему учит Конфуций, очень похоже на старомодный идеал «джентльмена», существовавший в восемнадцатом веке. Это можно проиллюстрировать одним из его высказываний (цитирую по книге Лайонела Джайлза «Высказывания Конфуция» (Sayings of Confucius)):

Истинный джентльмен никогда не спорит. Если дух соперничества где-то и неизбежен, то лишь на состязании по стрельбе. Но даже там он вежливо приветствует противников, прежде чем занять свою позицию, а потом прощается с ними, когда, проиграв, уходит, чтобы поднять чашу за поражение. Так что, даже соревнуясь, он остается истинным джентльменом.

Он много говорит, как и положено моральному наставнику, о долге, добродетели и прочих подобных вещах, но никогда не делает заявлений, противных природе и естественным чувствам. Это очевидно в следующем диалоге:

Герцог Шэ обратился к Конфуцию со словами: «У нас в стране есть порядочный человек. Его отец украл овцу, и сын свидетельствовал