В дверь позвонили. Это был Белов.

– Ты чего? – Алексей попытался перекричать музыку. Антон тупо посмотрел на приятеля и ничего не сказал.

– Антон, что с тобой?

Антон помотал головой и опять промолчал. Алексей выключил надрывающийся магнитофон.

– Ну?

– Включи, – хрипло потребовал Антон и пустыми глазами посмотрел на приятеля.

– Зачем? – Алексей отвел руку Антона, тянущуюся к кнопке.

– В тишине я вой слышу.

Антон нажал на кнопку, комнату опять наполнил грохот.

Алексей сел рядом.

«Неужели Кузькин испугался? – неожиданно пришла ему в голову мысль. – Уверенный, храбрый, все объясняющий Кузькин испугался? Этого не может быть!»

Алексей хлопнул по магнитофонной кнопке.

– Ты понимаешь, что всего этого нет? Это все выдумка! – заорал он в безразличное лицо приятеля.

Антон молча выпрямился. Вся рубаха у него была перепачкана кровью, руки исцарапаны. Он откинулся назад, и Алексей увидел ярко-красные следы когтей на груди и животе приятеля. На расцарапанной коже блестела кровь.

– Так что ж ты сидишь! Это вымыть надо.

– Не надо, – тусклым голосом ответил Антон.

– Проснись, – Алексей встряхнул приятеля. Голова Антона безжизненно болталась из стороны в сторону.

Алексей схватил с бельевой полки первую попавшуюся футболку, сбегал на кухню за водой. Он сам от себя не ожидал такой решительности – опять выключил магнитофон, положил друга на кровать, сорвал с него рубашку, осторожно смыл всю кровь. Нашел перекись водорода, протер покрасневшие края. Раны были небольшие, так, царапины. Но для Антона, видимо, и этого хватило.

Когда все было убрано, Алексей потянул Антона за собой:

– Пойдем.

– Я не пойду.

Алексей остановился. Неужели он сейчас останется один? Сейчас, когда ему так нужны друзья. Он вышел из комнаты. Антон даже не пошевелился, весь уйдя в гремящую музыку.

Вот так. Был у него товарищ – и нет у него товарища. Ну и ладно, обойдемся без вас!

Алексей выбежал на улицу. Дождь совсем прекратился, тучи разошлись. Но солнце уже село, так что светлее на улице не стало. Он бегом добрался до своего дома, яростно погрозил кулаком темнеющему кладбищу.

«Мы еще посмотрим, кто кого, мы еще поговорим. Нужен я им! А вот они мне не нужны! Совсем не нужны!»

В темных кустах зашелестел ветер, скрипнул фонарь у входа на кладбище. Между веток мелькнул огонек. В глубине завыла собака.

Алексей поежился. Нужно что-нибудь придумать. Он развернулся, чтобы идти домой. Под ногу что-то попало. С ходу он пнул его, и оно с легким звоном откатилось в сторону. Это был его фонарик. Батарейки и крышечка остались на месте, стекло треснуло, но лампочка горела, хоть и тускло.

Уже что-то хорошее. Лешка сунул фонарик в карман и поежился. Становилось холодно. Отчищенная джинсовка была сыровата. Что-то у него еще было в руках целый день.

Куртка!

Точно, он совсем про нее забыл. Она лежит во дворе дома Антона. Алексею страшно не хотелось возвращаться обратно. Становилось все темней и холодней. Мог опять пойти дождь. Прохожие попадались все реже и реже, да и те, что еще оставались на улице, старались обходить друг друга стороной, жались к обочине. В мокрых деревьях уже поселилась ночь. Она смотрела на маленького человека множеством глаз, ожидая его решения.

Алексей все стоял, поигрывая фонариком. Тусклый свет то выделял бледный кружочек на лавке, то убегал прочь.

– Эй, пацан.

Алексей замер. Из темноты вынырнула бесформенная фигура.

– Ну что, – спросил хрипловатый голос, – достается тебе на орехи?

Это был сторож Николай Петрович, в руках он мял измызганную тряпку.

– А вы видели?

– На, держи.

Сторож протянул тряпку Алексею. Это была куртка. Местами порванная, страшно грязная и насквозь мокрая.

– Откуда?

– Собака притащила. Я уже ворота закрываю, смотрю, бежит. Здоровая такая. И что-то по земле волочит. Я сначала испугался, подумал, что ребенка. Потом смотрю, куртка. Я к собаке, а она положила ее на землю и исчезла. Я сразу понял, что это как-то связано с тобой.

– Дядя Коля, а в прошлую ночь вы что-нибудь видели?

– Да все я видел, – сторож закурил и сел рядом. – Не повезло тебе, парень. Сколько здесь работаю, ни разу такого не было. Чтобы всем скопом – и на одного… Да…

– А зачем вы сторожем работаете? Николай Петрович усмехнулся:

– Ха, скажешь тоже… Зачем? Работу не выбирают, она сама приходит. Получилось так. Кто же с детства мечтает быть сторожем на кладбище? – Николай Петрович замолчал, вслушиваясь в вечерние звуки, потом медленно закурил папиросу, выпустил облачко дыма и, вздохнув, заговорил совсем другим голосом, быстро и нервно: – А вообще я шофером был, троллейбусы водил. В аварию попал. Жена не дождалась меня из больницы – ушла. Теперь мне никакой другой работы нельзя – только сторожить или там смотреть за чем. – Николай Петрович склонился над Алексеем, на него пахнуло табачным дымом, холодом и подкисшей несвежей одеждой. – А я ведь видел тетку-то эту, Хозяйку. Идет через все кладбище, высокая, гордая, вся в белом. Хочет выйти за ограду, но не может. Так и кидается на прутья.

– А потом она через подземный ход вышла?

– Нет, зачем? Там есть еще ворота.

– Как же через ворота?

– Пойдем, покажу. Там ты ее и сможешь подстеречь.

Подстеречь? Как-то странно прозвучало это слово у Николая Петровича. Зачем же ему стеречь ее? Она и сама приходит довольно часто. Но сторож уже заходил за угол. Сейчас его освещали два фонаря – один от подъезда, другой от входа на кладбище. На этом перекрестке все предметы давали причудливую изломанную тень. Деревья, столбики оград, падающие листья, колышек, оставшийся от стола. Сторож ясно вырисовался в двойном свете и ушел в темноту. Ни одной тени он так и не отбросил.

Алексей бросился за ним. Не может быть! Поскрипывала приоткрытая дверь сторожки. Поскрипывал фонарь над входом. Что-то поскрипывало внутри домика. Алексей замер у входа. Неверный свет фонарика осветил темную комнату, крошечную кухню со столом. На столе чашки и чайник. На кровати лежали… Алексей не увидел, а скорее понял, кто это. Свет только мазнул по белому лицу и испуганно дернулся в сторону.

Алексей почувствовал, что за его спиной стоят.

– Ну что, пацан? – раздался сзади знакомый голос. – Раз пришел, так иди дальше.

Алексей обернулся. Перед ним стоял Николай Петрович. Правда, выглядел он теперь неважно – кожа обвисла и позеленела, глаза были воспаленно-красными. На этом бледном лице выделялись яркие губы, разъезжающиеся в довольной улыбке, которая открывала подозрительно белые и острые зубы.