– Знаю.

– Я бы сказала еще, что очень рада с тобой повидаться – жаль только, повод неподходящий, – продолжила она. – Давненько не виделись.

Я отвернулся, чтобы выдохнуть дым, и кивнул.

– Неудобно, наверное, было сюда добираться из Шотландии?

Анна нахмурилась:

– Да нет, я оттуда несколько месяцев назад уехала. Сейчас опять живу в Эшфорде.

– Вот как.

– Долгая история, – сказала она и заправила прядь за ухо.

Я прочистил горло, чтобы ответить, но слова не шли с языка.

– Я думала, Сэлу лучше, – продолжала Анна, опустив взгляд на свои руки, обтянутые перчатками. – Знаю, такие вещи никогда не проходят, но, когда мы с ним еще общались, мне казалось, что он непременно выкарабкается.

Я пожал плечами, будто эта мысль была мне в новинку, будто она не вспыхивала ярчайшими красками у меня в мозгу каждый день после того полета через Атлантику.

– Расставание с девушкой его подкосило.

Анна медленно кивнула:

– Та француженка, о которой ты мне несколько лет назад рассказывал? Он ведь души в ней не чаял, да?

– Как это ни удивительно, – с мрачноватой усмешкой отозвался я. – У нее была странная власть над ним. Я никогда этого не понимал, хотя, возможно, дело в том, что я не понимал его самого.

– Но сердцу-то не прикажешь.

Я прислушался к стуку дождевых капель по кожистым листьям вечнозеленого кустарника, растущего неподалеку. Черная ограда блестела. Все казалось четким и ярким, чувства обострились, как это бывает всякий раз, когда смерть заглядывает в гости и тебе ненадолго приоткрывается истинная глубина вещей.

– Поедешь в паб? – предложил я. – Там будет несколько знакомых лиц. А заодно можно будет поучаствовать в неловких разговорах и понаблюдать, как папа напивается вдрызг.

Анна посмотрела на дорогу.

– Думаю, лучше мне воздержаться. Не хочу, чтобы у тебя были неприятности, особенно сегодня.

Я проследил за ее взглядом – он скользнул в сторону моей машины, стоявшей в нескольких футах от нас, двух глаз, делавших вид, что вовсе не следят за нами.

– Ах да. Справедливо.

– И все-таки я соболезную, Ник. – Она снова потянулась ко мне и поцеловала меня в щеку. – Уж прости меня за это, но иначе невозможно.

Она отошла в сторону.

Я спрятал руки в карманы.

– В детстве Сэла мучили кошмары. Мне даже случалось снимать его с подоконника. И я все думаю: а может, в тот первый раз, когда он выпал из окна, ему тоже приснился кошмар, но некому было его остановить. А потом он, наверное, понял, что будущего у него нет. Он всю жизнь пролежит в постели. И никогда уже не встанет. Ведь чтобы выпить моющее средство, надо совсем отчаяться, правда? Надо очень захотеть распрощаться с жизнью.

Анна притихла. Она смотрела, как я пинаю землю. Дождь кончился, и она закрыла зонтик.

– Я знаю, каково это, когда у тебя нет дома, – сказала она, – и когда даже среди родных ты чувствуешь себя чужаком. Тебе нужно, чтобы кто-нибудь тебя полюбил, – только и всего. Вот что толкает тебя на отчаянные поступки.

Она распрямилась, как человек, собравшийся попрощаться, но замерла на месте.

– Может, все же посидим в пабе как-нибудь потом? – предложила она, прижав ладони к влажным щекам.

– С удовольствием.

Она стала отдаляться. Я затянулся угасающей сигаретой и прислушался к затихающему стуку ее кожаных сапожек по влажной мостовой.

«Обернись», – мысленно твердил я ей. И добравшись до конца дороги, где ее уже было не видно из окон машин, стоявших у кладбища, она обернулась.

* * *

Вскоре Анна написала мне и спросила, много ли я читаю. Да нет, почти ничего, ответил я. Но ты ведь всегда хотел быть писателем, заметила она. Как можно писать, если сам ничего не читаешь? Я взял небольшую паузу, а потом напечатал: все так, но я и писательство забросил. На это она ничего не ответила.

Через несколько дней от нее снова пришло сообщение: «Только что дочитала книгу, которая, мне кажется, тебе бы понравилась. Раймонд Карвер, «О чем мы говорим, когда говорим о любви». Почитай. По-моему, это прям твое».

Я не ответил, но в ближайший же обеденный перерыв сходил и купил книгу.

Это оказался тоненький сборник рассказов о немолодых мужчинах и женщинах, которые пытаются разобраться в себе. У героев обязательно что-нибудь не ладится в жизни – либо в браке, либо на работе, либо в отношениях с друзьями. Все они надломлены. А когда им задают вопросы, они могут, скажем, невпопад начать рассуждать о погоде, а то и вовсе молчат. Я читал по рассказу каждое утро, пока ехал на работу, под плей-лист с классической музыкой, который загрузил, чтобы заглушить голоса окружающих.

Дочитав последнюю страницу последнего рассказа, я уставился в окно поезда, силясь понять, что же Анна хотела мне всем этим сказать.

Это продолжалось еще некоторое время. Мы обменивались названиями фильмов, которые стоило посмотреть, или книг, или песен. Мы не имели права говорить то, что хотелось, а если бы нам это позволили, вовсе не факт, что мы воспользовались бы этим правом. Мы предпочитали, чтобы за нас говорили поп-культура и другие люди. В этом чувствовалось даже какое-то постоянство. Мы всегда могли вернуться к названной книге или песне, и это было все равно что вновь услышать то, что говорит тебе собеседник, хотя в действительности мы оба молчали. Слова и смыслы мы подгоняли под свои сиюминутные потребности.

Да, то были выдумки и фантазии, и, думаю, мы оба это понимали, но нас все устраивало. Пожалуй, так все казалось даже реальнее.

Желание / сочинила Анна

Есть у меня один страх он таков

стоит мне только тебе покориться и я сразу же стану ненужной

ты перестанешь писать

пересохнет пера острие

и ты станешь как все остальные мужчины

как все те

кто сгорал на костре своих неуемных желаний

как Генрих[16] который грезил об Анне

ради нее поссорился с Римом

а потом обезглавил ее и сказал

что она его околдовала

В голове у меня каждый раз прокручивается одна и та же сцена. Можно сказать, мы с ней уже сроднились.

* * *

Мы едем в Венецию на исходе ноября.

Наш отель – розовое квадратное здание с выбеленными стенами – стоит на берегу Гранд-канала. Номер тесный и почти пустой – ничего, кроме кровати и шаткого шкафа. Двойные двери ведут на узкий каменный балкончик с видом на воду.

Мы трахаемся все выходные