Только ты сам знаешь свои возможности. Идти с кем-то, чей темп медленнее или быстрее твоего, – значит делать ходьбу более утомительной. Пять миль (8 км) – вот самое большое расстояние, которое можно с кем-то пройти. Спутник мешает твоей концентрации и не дает наслаждаться пейзажем[820].

В конце концов этот вид активности обрел собственную развитую философию в творчестве Фредерика Гро. В его предписаниях слышались отголоски поуисовского пантеизма, а точнее – в его недоверчивом отношении к разговору между целеустремленными пешеходами. Человеческий голос не позволяет прислушаться к ритмам природы. Он писал:

В тишине прогулки, когда ты в конце концов утрачиваешь дар речи, потому что из всех действий остается одна ходьба (здесь следует остерегаться прогулочных гидов, которые перекодируют, детализируют, информируют, прерывают ходьбу названиями и объяснениями…), – в этой тишине ты начинаешь слышать лучше, ибо слышишь наконец то, что не подлежит переводу, перекодированию, переформатированию[821].

Несмотря на то что современные системы массовой коммуникации приблизили природу к дому каждого потенциального ее исследователя, география была столь же актуальна в этом дискурсе, как и в XIX веке[822]. «Мы направились на запад, – писала Люси Эллманн в дебютном романе, – на что в Америке уходит неделя, а в Британии может хватить и трех часов»[823]. В Соединенных Штатах и Канаде еще была дикая природа (хотя она подлежала законодательной защите и активному сохранению), а также управляемые сети протяженных маршрутов. Встреча одинокого пешехода с безмерными пустынными пространствами вызывала духовный резонанс, который трудно было воспроизвести среди одомашненных пейзажей, типичных для большей части Западной Европы[824]. «Дикие пейзажи, – писал Белден Лейн из пустынь на юге Соединенных Штатов, – сулят странное утешение, но при этом требуют от явившегося молчания и уединения, а также дисциплины (или привычки), без которой нельзя постичь смысла»[825]. Отказ от общения был и предварительным требованием, и ожидаемым результатом. Как бы хорошо ни были обозначены пути, расстояния были настолько велики, что избежать компании других ходоков не составляло труда. В бестселлере Шерил Стрэйд, рассказывающем о предпринятом ею в 1995 году путешествии по отрезку 2650-мильной Тихоокеанской тропы, протянутой вдоль западного побережья от Мексики до Канады, поражает то, как быстро она оказалась наедине со своими мыслями, несмотря на популярность этого маршрута и наличие там организованных привалов[826]. Ее целью было найти время и место для того, чтобы наладить жизнь, расстроенную тяжелой утратой и неудачными отношениями.

На внешних границах этого жанра под названием «ходьба на природе» находились случаи полного отказа от того, что воспринималось как политический порядок. В 1960-х годах Эдвард Эбби опубликовал (с большим успехом среди читателей) историю о том, как он работал сезонным смотрителем в Национальном парке Арчес, что в штате Юта. В его реакции на пустоту, охватившую его мир после возвращения туристов в их городские дома, отразилась непреходящая притягательность досоциальной природы. «Я воображаю себе жесткий и жестокий мистицизм, – писал он, – в котором голое „я“ сливается с нечеловеческим миром и при этом сохраняется неким образом – как целое, индивидуальное, отдельное»[827]. Но это было вооруженное одиночество, наследующее памфлету Генри Торо «Гражданское неповиновение» (1849) и содержащемуся в нем тезису: «Лучшее правительство – то, которое правит как можно меньше». Эбби рассматривал сеть национальных парков как «убежище от авторитарного правительства, от политического угнетения. Большой Каньон, Биг-Бенд, Йеллоустонский парк и Хай-Сьерра, быть может, послужат базами в партизанской войне против тирании»[828].

Была какая-то безрассудная невинность в большой части этой литературы, которая простиралась от Шерил Стрэйд, набившей рюкзак для первого одиночного похода в пустыню таким количеством снаряжения, что не смогла его поднять, до Криса Маккэндлесса (его биографию написал Джон Кракауэр), в одиночестве умершего от пищевого отравления в жалкой лачуге на Аляске, а перед этим отказавшегося от использования карты, которая могла бы показать ему дорогу к ближайшему врачу[829]. Британский путь был скорее путем управляемого дискомфорта. Wilderness была существенно сокращена до wildness – пространств в пустотах современной жизни, не тронутых организующим человеческим умыслом. Найти это можно было на границах Великобритании. «В такой густонаселенной стране, как Британия», писал Роберт Макфарлейн в своем бестселлере «Дикие места»,

найти открытость бывает непросто. Трудно добраться до мест, где горизонт воспринимается как длинная непрерывная линия или где можно увидеть бесконечное море пространства. Открытость встречается редко, но столь же велика ее важность. Постоянная жизнь среди улиц и домов вызывает ощущение замкнутости, близорукости. ‹…› Вид непрерывного пространства – это не только удобная метафора свободы и открытости, порой он может и вызывать сильнейший наплыв этих чувств[830].

Или же это могло принимать форму микрообъединения с частицей дикой природы, независимо от того, находится ли она в далекой стране или нет. В удостоенной нескольких наград книге «„Я“ значит „ястреб“» Хелен Макдональд описала, как справилась со своим горем после внезапной смерти отца, взяв на воспитание ястреба-тетеревятника; она занималась им в «своеобразном монашеском уединении» – частично в кембриджской квартире, а частично за городом[831].

Взаимодействие с дикой природой расширилось в конце XX – начале XXI века благодаря открытию пограничной зоны между городом и деревней, где ландшафт отличался стихийностью и безлюдностью, которые традиционно ассоциируются с миром природы. В новаторском исследовании Ричарда Мэбея «Неформальная глубинка» (1973) отмечалось процветание флоры и фауны среди городских окраин: «Ни одно из этих мест не является собственно сельской местностью, и никогда они не предназначались для того, чтобы давать пищу и кров диким животным. Все они суть среда обитания, возникшая из потребностей человека»[832]. Однако при правильном подходе такие фрагменты дикой природы выполняли ту же функцию, что и обычные сельские ландшафты. «Эта простая прогулка вдоль канала, – вспоминает Мэбей, – была таким же хорошим противоядием от тоски рабочего дня, как и настоящая одинокая прогулка за городом»[833]. Пол Фарли и Майкл Симмонс Робертс развили этот подход, выявив то, что назвали окраинами (Edgelands), – «такие места, где переполненные микрорайоны прерываются зарослями… незамеченные части нашего общего ландшафта как места, полные возможностей, тайн, красоты»[834].

Важность пешеходных переживаний возросла с вмешательством прикладной психологии. Теория восстановления внимания (ART) показала, что к числу так называемых «восстанавливающих свойств пребывания наедине с природой» относятся укрепление памяти, повышение внимательности и улучшение восприятия. Что же до тех, кто не желает тратить силы на физические упражнения, то было обнаружено, что и простое разглядывание изображений сельской местности тоже дает заметный эффект[835].