здешних художника пишут мои портреты[180]. Только что вернувшийся из Америки Ярославский архиепископ уже читал там в газетах сообщения обо мне, как об архиепископе – лауреате Сталинской премии… Завтра приедет из Москвы скульптор лепить мой бюст. В майском номере «Журнала Патриархии» будет напечатана моя биография. Кассирский называет мою книгу классической и говорит, что она, как книги Приорова и Павлова, будет перечитываться и через пятьдесят лет»[181].

<…>

Передо мной тот самый «губернский» город, который на четверть века раньше описывал в письмах к родным архиепископ Лука.

Когда, нагулявшись по набережной, я поднялся чуть повыше и обнаружил над рекой красивую каменную церковь, народу в ограде оказалось много. Разговор о Луке начался как-то сам собой. Я спросил о нем двух женщин, которые показались мне постарше. Придвинулись и остальные. Желающих вспомнить и послушать о любимом владыке нашлось много.

«Приехал он к нам в самом начале 1944 г. Но сначала не было у него облачения для службы. Прислали ему облачение перед Великим постом. Он служил первый раз и обратился к верующим с кратким словом: "После долгого духовного голода мы сможем снова собираться и благодарить Бога… Я назначен к вам пастырем". Потом благословил каждого человека в храме. Теперь этого нигде не увидишь. Не только епископы, но и священники порознь прихожан не благословляют».

«Жил владыка на Комсомольской улице у Зайцевых. Там и столовался. Хозяева к нему не то чтобы худо, но как-то равнодушно относились: то мыло у него кончится – без мыла сидит; то гребешок сломается; то пищу ему подадут неподходящую для его здоровья. Владыка никогда не жаловался, но мы, ближние, знали…»

«У нас весной и осенью – грязища непролазная. А у владыки – ни машины, ни лошади. Старенький уже был, идет один по грязи-то – горько смотреть. Случалось, и падал…»

«Я к нему ходила комнату убирать, стирала ему. Бедновато жил. В доме – одни книги…»

«Ну что если книги? Они в богатстве и в бедности нужны. Библиотеку ему монахиня Любовь оставила. Из князей Ширинских-Шихматовых она была. В Тамбове в ссылке находилась. Владыка с книгой начинал день, с книгой да с молитвой и кончал».

«Одна женщина-вдова стояла возле церкви, когда владыка шел на службу. "Почему ты, сестра, стоишь такая грустная?" – спрашивает Владыка. А она ему: "У меня пятеро детей маленьких, а домик совсем развалился". – "Ну, подожди конца службы, я хочу с тобой поговорить". После службы повел он вдову к себе домой, узнал, какие у нее плохие дела, и дал деньги на постройку дома».

«Ну вот, а вы говорите – бедный. На дом-то он, поди, не десятку дал…»

«Так это он уже после премии Сталинской. Он тогда двести тысяч получил. Сто тридцать – на сирот государству, шестьдесят тысяч детям своим роздал, а десять тысяч бедным. Себе-то ни полушки не оставил. Все людям».

Сначала, как и в Туруханске, и в Большой Мурте, они кажутся мне неразличимыми, эти пожилые мужчины в старомодных картузах, женщины в черных и белых платочках. Но постепенно, вместе с характером Тамбовского архиерея начинают проступать для меня и черты его прихожан. Наиболее приметной оказалась та, что вступилась за книги архиепископа – крупная старуха с низким голосом и властными интонациями. Она же и про деньги сказала – куда сколько пошло. Бывший главный бухгалтер Ольга Владимировна Стрельцова, при более близком знакомстве, явила личность недюжинную. Начитана, но читает в основном литературу духовную. В 1954 г., когда владыка ослеп в Симферополе, ей явилась с предупреждением Божья Матерь. А когда Лука умирал в 1961-м, то на рассвете того дня ей как будто кто-то по телефону об этом сказал, хотя никакого телефона у нее дома нет. При всем том Стрельцова вполне земной человек: она и быт Луки в Тамбове организовала, и книги его – двенадцать ящиков – своими руками увязала в дорогу, когда он уезжал. Если судить по голосу и по повадкам Ольги Владимировны – подумаешь: большая барыня. А живет эта «барыня» на грошовую пенсию, в нищенском полуразвалившемся домишке. Одно хорошо – церковь рядом. Без церкви жизни для нее нет.

Своим низким решительным голосом, будто с кем-то споря, рассказывает она, что проповеди Луки привлекали в церковь много врачей, библиотекарей, учителей. Проповеди записывала в храме учительница английского языка, очень преданная владыке Наталья Михайловна Федорова. Потом другая прихожанка-машинистка перепечатывала проповеди на папиросной бумаге и раздавала верующим. Проповедей тамбовских, числом семьдесят семь, набрался целый том. После отъезда владыки интеллигенция к церковной службе охладела, но и сейчас кое-кто из врачей и учителей бывает в храме.

Рядом с величественной Стрельцовой протодьякон отец Василий (Василий Иванович Малин) почти незаметен. Но когда старуха отходит, он становится главной фигурой беседы. Это он о первой церковной службе Луки в Тамбове рассказал. Владыка собственноручно его в 1945 году в дьяконы рукоположил. Теперь отцу Василию семьдесят. Голова ослепительно седая, но в остальном – ничего стариковского: ладно скроен, несуетлив, ярко-карие глаза смотрят серьезно и дружелюбно. Красив той редкой духовной красотой, которая приводит на память картины Нестерова. Настоящий нестеровский отрок в старости.

В Луке Малину более всего импонирует строгость, требовательность, порядок. Протодьякон рассказывает: был среди прихожан пожилой человек, кассир, Фомин Иван Михайлович. Читал на клиросе часы. Читал плохо, неверно произносил слова. Лука несколько раз его поправлял. Однажды после службы, когда владыка в пятый или шестой раз объяснил упрямому кассиру, как произносятся некоторые церковно-славянские выражения, произошел между ними разлад, Лука темпераментно размахивал богослужебной книгой и, очевидно, задел Фомина. Тот возмутился, сказал, что архиерей ударил его и демонстративно перестал посещать церковь.

Дойдя в рассказе до этого места, отец Василий виновато улыбнулся, давая понять окружающим, что все дальнейшее есть проявление слабости пастыря, слабости, к которой следует, однако, отнестись снисходительно. А случилось вот что. Надев крест и панагию, глава Тамбовской епархии через весь город отправился к обиженному прихожанину просить прощения. Фомин не принял архиепископа. Владыка снова пошел к нему и снова не получил прощения. Кассир буквально издевался над своим поверженным противником. «Простил» он Луку лишь за несколько дней до отъезда епископа из Тамбова.

Слушатели восприняли эпизод молча. По лицам видно: тамбовские прихожане сочли, что глава епархии не должен так унижать свое достоинство. Отец Василий тоже закусил губу: понял настроение народа – напрасно он выставил своего архиерея в столь невыгодном свете. А мне, наоборот, эпизод показался очень важным. И не в конфликте дело, конфликт яйца выеденного не стоил. Существенно зато поведение