— Ты права, ведь нет худа без добра. Ладно, я перестала психовать, вот тебе номер телефона… Есть чем записывать?

Петрика я безрезультатно отлавливала так долго, что в конце концов отловили меня. Гурский. Прорвался через телефонную блокаду! Сначала, как положено, позвонил, а потом и сам приехал.

Как всегда, я была ему очень рада.

— Чем угостить вас? — вместо приветствия спросила я. — Если б могла, закатила б такой пир — небесам тошно стало бы. А мне самой категорически необходимо с вами пообщаться, да потонула я в море самых необходимых звонков, и хоть бы до одной собаки дозвонилась! Ох, извините… и не слушайте глупую мою болтовню, лучше сразу говорите, что подать.

— Чай? — не очень уверенно предположил инспектор.

— Пожалуйста, хоть целую цистерну. У вас что‑нибудь есть для меня? Потому что у меня для вас — множество!

— Очень хотел бы услышать от вас это множество, — без тени улыбки ответил полицейский.

— А у вас для меня совсем ничего? — крикнула я из кухни.

Гурский что‑то ответил, но я не услышала — пронзительно засвистел чайник Прибежав с чаем, переспросила. Оказывается, он спросил о моих кошках, почему ни одной не видно. Предложила ему пока обойтись без них.

— Начну с фактов, — предложила я. — Хотите?

Как‑то странно глянув на меня, инспектор лишь кивнул в ответ.

И тут вдруг оказалось, что у меня фактов — кот наплакал. И все какие‑то сомнительные, недостоверные, двусмысленные — ну, словом, такие, от каких у следственных органов темнеет в глазах и того и гляди их хватит кондрашка.

И все же я отважно попыталась их преподнести лучшему из представителей следственных органов.

— Тот тип с автомашиной в гипсе, помните? — начала я и уточнила, что в гипсе тип, а не его авто — и побрела дальше: — Так вот, им оказался некий Выстшик, отец Эвы Марш. — Тут мне вспомнилось, как соседка Выстшиков снизу, пани Вишневская, при нашей первой встрече что‑то упоминала о каких‑то звуках — …который должен был находиться в Буске, вы дали мне его в списке, так он устроил себе экскурсию в столицу и притворился больным ангиной на Винни–Пуха, хотя головой за это не поручусь, ведь не знаю, как выглядит отец Эвы Марш. С ним у Дышинского состоялся очень странный разговор, и мне очень бы хотелось, чтобы вы первым делом поговорили с Дышинским, потому как у меня концы с концами не сходятся, а у вас все полномочия. С чего вдруг я примусь расспрашивать Дышинского? А Тадеуш Левковский, растяпа, конечно же не спросил, как выглядел тот субъект в Буске… А тут еще Поренч к нашим первым трупам ну прямо никак не подходит, так что я теперь уже вообще отказываюсь что‑либо понимать…

Гурский выслушал все это не моргнув глазом. Только прокомментировал:

— А вот ваш последний факт, пожалуй, самый достоверный. И теперь вы раскроете передо мной целый веер ваших предположений и выводов?

Я попыталась поглубже вдохнуть, даже хлебнула глоток чаю. Придется, видно, мне вскрыть другую бочку, похоже, из этой мало что выплеснулось. Взяла себя в руки и, вспомнив, что наступление — лучший способ защиты, сурово спросила:

— А вы сами кого подозреваете, пан инспектор?

— Я не подозреваю, — не согласился с моей формулировкой полицейский. — Мне интуиция подсказывает. Следы ведут к одному убийце, точнее сказать микроследы. Но и следы тоже, причем главным образом от обуви. Ботинок он никогда не меняет.

— Должно быть, какие‑то любимые и очень удобные.

— Должно быть. Две первые жертвы больше ничего нам не дали, убитый на Нарбутта сам ему открыл дверь, убийца даже не пошел дальше, на ручке двери с внутренней стороны смазанный след перчатки, он оглоушил жертву и вышел. Никто его не видел, то есть наоборот, множество людей видели сорок разбойников с дикими зверскими лицами, а шестнадцать свидетелей узнали по фотографиям разыскиваемых полицией преступников, уже давно пребывавших за решеткой. В двух последних случаях обнаружено по одному волоску — короткому, принадлежащему мужчине, причем один седой, а второй нет, но из одного источника, а это говорило бы, что у преступника волосы с проседью. Правша, физически сильный. Столько нам смогла поведать техника. А что видели краковские свидетели, вы, уважаемая пани Иоанна, знаете лучше меня.

— Но это не Мартуся! — тут же решительно заявила я. — Она своей собакой поклялась. А я верю в собак

— В собаку и я склонен поверить, — кивнул мент. — Мотив же подходит — тут как раз трудность — к очень многим лицам. В принципе один и тот же, можно сказать, профессионального плана, но у каждого убитого с некоторыми небольшими отклонениями. Да и каким образом можно предположить один и тот же мотив убийства, скажем, Вайхенманна и Поренча? И даже никакая девушка их не связывает. Ведь мы и это принимаем во внимание. А в дополнение ко всему самые подозрительные, самые правдоподобные кандидаты в убийцы имеют, как правило, отличные алиби — не подкопаешься. Можно, конечно, предположить, что некто уничтожает плохих режиссеров просто так, из любви к искусству, но, во–первых, Вайхенманн не был уж так безнадежно плох, а во–вторых, Поренч вообще никогда ничего не снимал.

— Вот почему он мне и не подходит, — согласилась я. — И кабы не собака, я бы сама заподозрила Мартусю. Но не мог бы кто‑то другой просто воспользоваться представившейся возможностью?

— Ботинки одни и те же…

Мы оба помолчали, очень уж сложная попалась задача. А как передать Гурскому ту невообразимую сумятицу, что царила в моей голове? Вот, попыталась — и, боюсь, ничего не вышло. Попытка не пытка…

И я неуверенно проговорила:

— Не знаю, стоит ли толкать вас на тот путь, который подсказывает мне интуиция… и не только. Я могу себе позволить навоображать, а вот вы — нет.

— Позволяйте. И расскажите, наконец, обо всем, что знаете и какие из этого делаете выводы.

— В том‑то и дело, что не очень много я знаю, а выводы делаю. И ничего не могу с собой поделать. Во всем, что мне известно, где‑то в самом глубине, а вернее, на фоне всего у меня упорно маячит фигура Эвы Марш… погодите, не перебивайте, я и сама не знаю, в каком качестве маячит. Жертва? Инспирация, то есть вдохновительница? Причина? Взгляды? Точка зрения? Волею случая на этот раз я вернулась из своего заграничного турне переполненная мыслями о ней. Намеревалась перечитать ее книги, сопоставить с их экранизацией. И еще не имея понятия, где находится автор. И еще у нас не разразилась резня режиссеров… А теперь вы уже знаете, где она?

Колебалась я недолго. К черчу мои предположения, должны и факты быть.

— Знаю. Во Франции. И вот тут специально для вас набросала график… или как вы это назовете, ее алиби. Спотыкается она лишь о Поренча, зато остальное — невинно как слеза младенца. Прошу вас, возьмите. Хотя…

Я извлекла заранее составленный мной график. Оказалось, на обратной стороне очень ценные для меня записи, да и сам график составлен небрежно, а авторучка почти совсем не писала, всего не разберешь.