— Извините, давайте я лучше вам продиктую. Бумаги у меня много, вот с пишущими инструментами плоховато…

Гурский не возражал и принялся терпеливо записывать под мою диктовку информацию, полученную от Ляльки, а заодно и мои комментарии при каждом убийстве. И как‑то не особенно прореагировал на мое замечание о том, что на Поренче Эва споткнулась.

Затем я вернулась к своим фактам, получившим такую нелестную характеристику специалиста. Ведь ясно же, что и меня он отнес к разряду излишне болтливых свидетелей с кучей недостоверных фактов.

— Оказывается, мерзкий папуля Эвы является крестным отцом Петра Петера, это звукорежиссер на телевидении и большой друг Миськи Каминской, сестры Ляльки, уже вам известной. А вот в роли такого же друга или любовника при Эве выступает некий Хенрик Вежбицкий, юрист, они держат это в тайне, но я честно предупредила, что одному из ментов расскажу, то есть вам, зная вашу порядочность, и даже дам вам номер его сотового телефона. У него тоже в голове смутные подозрения, с которыми он пока не в силах разобраться, но на всякий случай вытащил Эву из Польши в Европу, и в результате у меня получается, что вся эта жуткая резня, вся сумятица с убийствами режиссеров была задумана… была с самого начала направлена против Эвы Марш. К тому же идиотски глупо задумана. Для этой кампании был необходим какой‑нибудь из ее заклятых врагов, тут нечего далеко ходить — Поренч. Но ведь и Поренч убит, тогда что же получается? Невозможно, чтобы кто‑то был одновременно врагом и Поренча и Эвы Марш!

— Но и другом тоже не мог быть…

— Именно! А этот Петрик… я имею в виду Петра Петера, он наслушался россказней Яворчика. А Яворчика направлял Поренч, вдохновлял и науськивал. И получается, круг замкнулся, а в середине его — пустота, проклятый папуля топчется по окружности, и делайте теперь с этим, что хотите!..

Гурский задумчиво глядел в окно.

— С кем вы велели мне переговорить в Буско–Здруе? — внезапно спросил он. — С Дышинским?

— Теперь для этого не обязательно ехать в Буско–Здруй. Дышинский уже вернулся оттуда.

— А сами вы не хотите?

— Ну вы прямо как Левковский! Сговорились с ним, что ли? Нет, мне не с руки. Он не отнесется ко мне с нужной серьезностью, подумает, я собираю материал для очередного детектива. Из чувства порядочности не бросит мне на съедение незнакомого человека, а я ведь могу при этом использовать в будущей книге и самого Дышинского! Я такая! Вам же он ответит честно, без утайки, и по возможности точно передаст весь разговор с читателем. Дышинский — порядочный человек, хоть и литератор, а не какой‑нибудь прохиндей. Возможно, ему не захочется вспоминать неприятный для него разговор, но, как человек с чувством гражданской ответственности, он сочтет себя не вправе увиливать и честно передаст все представителю следственных органов.

— Прекрасно. И с Петром Петером. И несомненно, также с тем любовником… как его… Хенриком Вежбицким. А с кем еще из тех, кто никак не связан с расследуемыми преступлениями и не вызывает ни малейших подозрений?

Я сразу скисла и вздрючилась.

— Ведь предупреждала же, в голове сумятица, нужно вам самому разобраться. А вы сказали, что чуете. Что это значит?

Гурский тоже тяжело вздохнул.

— Вот именно — чую что‑то. Ухватить трудно, но явственно ощущаю неприятный запах. И честно вам признаюсь, что таких неясных подозрений, как ваши, у нас целая куча, никогда раньше не встречалось столько неясностей вместо неопровержимых фактов. Учитывая же наше законодательство, учитывая опыт и методы работы правоохранительных органов, с тоской думаю: даже если раскроем преступления, вряд ли кто из властей будет удовлетворен, ну, разве что другие потенциальные преступники разного калибра почувствуют себя неуютно. И то не слишком. Ни один из уважающих себя криминальных авторитетов не отколол бы такой номер — уничтожать мастеров культуры, ничего не получая взамен. Обычно в таких случаях дело заканчивается публичными ссорами и шумом на весь мир, а в целом продолжают действовать по–своему. Потому и говорю, что пока разнюхиваю что и как Должен же быть какой‑то метод в этом безумии!

Я несколько расслабилась.

— Понимаю. И очень прошу помнить, что и меня втянули в это безумие, мне приписывают стремление стать кинозвездой и полностью окунуться в экранизации, и еще что‑то, столь же несуразное. И тут совместно действовали Поренч с Яворчиком, с одним я не хотела совместно творить, а второму отказалась дать интервью, и это единственная правда. А мне почему‑то начинает казаться, что больше всех знает Петрик, но сам этого не осознает. Ага, и Островский. Вы уже отловили Адама Островского?

— Отловил и договорился о встрече. Да, вот еще что: откуда вам известно, что пресловутый Выстшик приехал в Варшаву на машине Маевского?

— Я не знаю, я только предполагаю. Предчувствую, так сказать…

— Почему?

— Машину Маевского я видела собственными глазами.

— А при чем тут Выстшик? Престарелый ревматик…

— Так ему не было необходимости тащиться пешком и преодолевать полосу препятствий! Подумаешь, бег с барьерами! А тут не такая уж выматывающая трасса, на машине преодолеть ее и ревматик может. А…

Я запнулась. Бросить ему на съедение пани Вишневскую? Эта баба может лишь еще больше запутать следствие. Хотя Гурскому не впервые иметь дело с трудными свидетелями.

— Жаль мне вас, ну да ладно. Есть одна соседка, этажом ниже…

— Чья соседка?

— Да Выстшиков же! Живет под ними.

Не скажу, что лицо инспектора просияло радостью.

— А адрес вы мне сообщить можете? Где я должен их искать.

— То есть как? — изумилась я. — Вы этого не знаете?

— Да на кой„ Зачем мне это знать? До сих пор никто о таких даже не упоминал. Никого они как‑то не заинтересовали. И вас прошу подумать, вы же как раз имеете представление о том, как проводится расследование. Следствие занимается окружением погибших: их друзьями, родными, знакомыми, — людьми, с которыми они имели дело, в том числе врагами, конкурентами… Это у вас пунктик — Эва Марш, а у следователей особый интерес вызвали совсем другие персоны, хотя некоторые свидетели и упоминали это имя и меня вы заразили своим интересом к ней. Но слухи и мое личное чутье не в счет, к тому же я и не знаю названных вами персонажей. Итак..

Он неприязненно глядел на вредную бабу, взвалившую на него столько дополнительной работы, и держал наготове авторучку. Мне даже стало неприятно: выходит, именно я подсунула ему под нос те свои соображения, которые во что бы то ни стало собиралась скрыть, ослица несчастная! Людей подведу…

— Очень прошу вас, — жалобно начала я, но продолжил он сам:

— …поклянусь, сделаю это тактично, дипломатично, никого не задевая и что там еще вы потребуете?

— Чтобы папочка не спохватился. Я убеждена: она сбежала главным образом из‑за него. Человек много способен выдержать, но, случается, его добивает последняя капля. А папочка — это не капля, а целое ведро, да что там ведро, водопад! И в этом отношении мне представляются достоверными показания пани Вишневской. И с Поренчем он действовал заодно, а когда этот жлоб горло драл, соседка все до единого слова слышала И пану с удовольствием повторит. Несчастья дочери для него — бальзам на душу, и я даже склоняюсь к мысли, не он ли был инициатором ее преследования.