Подумать только! Ни минутой позже, ни минутой раньше! Чуть запоздай я – и он бы уехал. А приди раньше, и…

– Батюшки мои! – закричал я, раскрывая объятия. – Кого мы видим! Сколько лет, сколько зим! Колька! Колька Бачеев!

– Кто ты? – хмуро бросил он. – Я тебя не знаю.

– Как?! Это ж я! Пашка! Пашка Синичкин! Помнишь, в девяносто четвертом в «Ностальжи»? Я к тебе иду – а ты чего ж?.. Уходишь? Пошли, посидим, я пузырек принес!

Двери лифта благополучно закрылись за моей спиной. Я двумя руками стал с радостной и идиотской миной хлопать визави по плечам.

Он стряхнул мои руки.

– Пошел ты… Отойди. Я спешу.

– Да куда тебе спешить!

Я по-прежнему не давал ему прохода и был готов к тому, что он вот-вот взорвется. Он и взорвался.

Его правый кулак без дальнейших разговоров полетел мне в лицо. Я ушел от удара – разве что по скуле чиркнул его перстень. Левая его рука следом стукнула мне по печени – нет, стукнула бы, когда б я не прикрылся локтем.

И тут наступил мой черед. Я ударил его правой по незащищенному кадыку.

Гангстеры на зонах многому, конечно, учатся. Однако подготовка по боевым единоборствам в школе милиции, как показывает практика, поставлена качественнее.

Глаза Бачеева выкатились из орбит. Он захрипел, перестал дышать – и упал навзничь, опрокинув свой чемодан.

Я нагнулся над ним. Пульс был. Тогда я достал из кармана пластиковый наручник и приковал злодея к перилам. Затем проверил карманы его белой отпускной куртки. В одном обнаружился паспорт со швейцарской визой на его имя. В паспорт вложен самолетный билет, рейс в Цюрих, вылет сегодня, через четыре часа. В другом кармане – пара листков. На них – название банка в Цюрихе и ряд цифр. Я сунул бумаги себе в карман.

В брюках у гангстера лежали ключи от квартиры. Я вытащил их и бросился к двери. Открыл, вбежал…

И я сразу понял, что все-таки опоздал. В прихожей валялся нераспакованный чемодан, а рядом в неловкой позе, лицом вниз, лежала женщина. Затылок ее был весь в крови. Мне даже не требовалось заглядывать ей в лицо или лезть в сумочку за документами. Увы, то была Любовь Толмачева.

* * *

В то же самое время моя Римка нянчилась с Петром Ильичом. Он, всегда уверенный в себе и бодрый, за пару минут резко сдал. Ссутулился, растекся по креслу. Его огромные кустистые брови горестно опустились. Моей помощнице стало жалко старика до слез.

– Может, вам принять что-нибудь? – участливо спросила она. – Корвалол, валокордин, нитроглицерин?

– Нет-нет, девонька, все нормально.

– Тогда я сделаю чаю.

Римма Анатольевна может быть хозяйственной, когда захочет. Вмиг на столе под яблоней появился чайник, несколько сортов варенья, конфетки и даже вазочка с полевыми цветиками (иссыхавшими на жаркой веранде). Легкими штрихами создавать уют – стиль рыжекудрой красотки.

Она налила вымирающему динозавру чаю.

– Вы как любите: с сахаром, молоком, лимоном?

– Без всего. Просто чай. Теперь уже некрепкий.

– А я думаю, раньше любили все крепкое? – подлизалась Римка.

– Еще какое! – Дед даже улыбнулся.

– О, вы такой интересный человек! И с Брежневым работали, и с Горбачевым… А Сталина видели?

– Бог миловал… Да, теперь понятно… – вдруг омрачился он и замолк.

– Понятно – что?

– Почему она так торопилась с моими мемуарами. И она ведь их закончила буквально вчера! И – сбежала.

– А вы, – осторожно спросила Римма, – правду сказали, что она – ваша дочь, или просто фигурально выразились?

– Правду-правду, – проворчал дед. – Куда уж правдивее!

– Как интересно!

– Ну, конечно, – с усмешечкой заметил Васнецов, – девушек больше всего волнуют не Горбачев, не Брежнев, не политика и даже не битлы. Девушек больше всего волнуют внебрачные дети.

– Ну почему, – игриво отвечала Римка (старик был из тех, с кем до сих пор, несмотря на его ужасающий возраст, хотелось говорить игриво), – сильные мужчины нас тоже очень волнуют.

– Да, жаль, что я к красивым девушкам уже равнодушен, – и Петр Ильич потрепал ее обнаженное плечо. – А ведь когда-то не сдержался, несмотря на партийную дисциплину, хотя партийная дисциплина была, знаете ли, суровой штукой.

За сорок два года до описываемых событий.

Февраль 1968 года.

СССР, Хабаровский край, военный городок Комсомольск-17

Васнецов Петр Ильич

Маруся смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом загородив своим торсом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось, кроме как обнять обеими руками ее за талию. Девушка чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях. «Ох, я так волновалась из-за своих ошибок», – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и он, разумеется, поцеловал ее.

Наши дни

– А что было дальше? – спросила Римма Петра Ильича.

– А что – дальше? Дальше я вернулся в Москву, и у меня начались серьезные неприятности на службе – во многом потому, что я взял на совсекретную операцию в Комсомольск-17 родную дочь плюс внучку члена Политбюро. И поэтому, дескать, операцию провалил. А вскоре меня убрали подальше от Брежнева и выяснилось, что Наташа (моя законная и родная дочь) беременна и надо устраивать ее жизнь… Словом, я постарался забыть про свое приключение, и сама судьба помогла мне в этом – завернула так, что стало не до воспоминаний. В общем, я жил, как будто ничего и не случилось тогда. И знать не знал, что у меня растет еще одна дочь… А оказывается, наша мимолетная встреча с Марусей (я, честно говоря, и имя-то ее быстро забыл) вон какие имела последствия! А Маруся, как узнала, что беременна, решила аборт не делать. Невзирая на будущую безотцовщину, порушенную карьеру и прочее. И меня искать не стала. И закладывать меня – тоже. А ведь могла. И тогда испортила бы мне жизнь окончательно. Но Маруська – молодец! Сильная женщина. Ох, сильная. Ее, конечно, по службе стали пинать (а она ведь в КГБ работала, старший лейтенант): как она могла, да кто отец ребенка, да покайся на партсобрании. А она сказала: с кем спала – мое личное дело, и не лезьте ко мне в душу своими сапогами. Молодец! Смелая оказалась девчонка.

– И она к вам не обращалась? За помощью, к примеру?

– Нет. Я же вам говорю: ни разу. В общем, в ноябре шестьдесят восьмого она родила – чуть недоношенная девочка оказалась, но ничего, выходили, у комитета хорошие больницы всегда были, роддома в том числе. А она еще хитростью в Москву в командировку напросилась – поэтому в роскошных условиях рожала, в столичном госпитале… Ну, а как родила, Марусю за штат вывели – конечно, с крошечным ребенком она для оперативной работы не годилась. Разумеется, пристроили ее на гражданке – тогда ведь декретный отпуск всего три месяца был. Пошла она на швейную фабрику, сначала «подснежником» в комитет комсомола – знаешь, что такое «подснежник»?