Она пожала плечами.

– А почему нет? Они есть не просят. Чемодан без ручки только носить тяжело. А когда он просто лежит – ничего страшного.

Я задумался. Очень похоже на почерк Бачеева. Сначала он крутит любовь с одинокой женщиной – Толмачевой. Она живет на даче, брать там нечего, однако есть квартира – пусть не ее, но другой одинокой дамочки. Происходит кража. Вот только… Неужели Бачеев нацеливался лишь на деньги и брюлики Мишель? Может, его целью были те самые бумаги? Старые ксерокопии? Номера ячеек в швейцарских банках?

А откуда он проведал про них? Может быть… Ведь дедуля Васнецов диктовал гражданке Толмачевой мемуары. Мемуары, мемуары… Н-да, запросто мог рассказать в них обо всем. Доверить свои тайны бумаге и, соответственно, Толмачевой. И рассказать потомству, как принес чемоданчик внучке. Но может, он доверил своей любовнице код? В восемьдесят лет люди способны на неожиданные поступки. Например, лишить наследства внучку и правнучку в пользу последней в жизни любви.

А, главное, в доме Васнецова были запасные ключи от квартиры Мишель Мониной, внучки битла. И Толмачева запросто могла их позаимствовать. Или сделать слепок.

– Знаешь, – молвил я, – мне надо поговорить с твоим прадедом. И с Толмачевой – тоже.

Девушка криво усмехнулась:

– После тех фоток, что мы им показали? Нет, без меня. Еще собаками потравят.

* * *

В качестве группы поддержки я взял с собой Римку. Надеюсь, ее обаяние поможет растопить сердце старичка Васнецова, оказавшегося столь падким на женскую молодость и красоту. А я возьму на себя Толмачеву – неужели не уболтаю дамочку средних лет, пусть изначально против меня настроенную?

Однако, когда мы вдвоем прибыли в Щербаковку, все пошло совсем не так, как я рассчитывал. Мы позвонили у калитки – нам ответил собачий лай. А потом – мужской голос: «Фу, Зара!» И калитку впервые отворил Сам – орденоносец, бывший секретарь ЦК и прочая, прочая. Он даже не спросил, кто там. При виде нас его лицо скривилось:

– А, это вы…

– Извините, Петр Ильич, – начал я, – нам с вами надо срочно поговорить. Речь идет о преступлении. Это моя помощница Римма.

– Заходите.

Старец был мрачнее тучи. Он даже никак не прореагировал на нечеловеческую красоту Римки.

Через заросли и валежник мы цугом проследовали к дому. Процессию возглавлял Васнецов, а замыкала Зара. От ее влажного дыхания за моей спиной мне казалось, что меня конвоируют.

Стол по-прежнему стоял на лужайке у дома – однако он был пуст. Да и вообще, мне показалось: в усадьбе что-то не в порядке. Словно здесь произошло нечто безмерно грустное. Может, виной тому был убитый вид Петра Ильича?

– Прошу, – старик показал нам с Римкой за стол.

– Где ваша помощница? – бодрым голосом спросил я.

– Ее нет. Она уехала.

– Куда?

– Молодой человек! Это не ваше дело! Вы сказали, что речь идет о преступлении. Каком? И при чем здесь мы?

– Помните, мы вам показывали фотографии Толмачевой вместе с мужчиной?

– И что?

– Знаете, я не хочу вас расстраивать, но этот человек на фото – опасный рецидивист, дважды судимый. Есть вероятность, что и ваша помощница Толмачева замешана.

С каждым моим словом лицо старца все более каменело. Но держался он хорошо. Конечно, для него это удар. Сначала узнать, что его последняя любовь изменяет ему с молодым (относительно него) мужчиной. Затем пережить ее отъезд. А потом услышать, что она не просто сбежала от него, но ушла к преступнику, рецидивисту. И, возможно, сама является соучастницей.

– Я не могу утверждать наверняка, – продолжил я, – но если Толмачева уехала вместе со своим любовником, очень вероятно, что ей угрожает опасность…

Я говорил скорее для острастки – но тут лицо старика дернулось. Он потер глаза ладонью, а потом закрыл их обеими руками.

– Поэтому прошу вас, – закончил я, – если вы имеете представление, где может находиться ваша помощница, пожалуйста, скажите нам.

И тут дед всхлипнул и проговорил:

– Она мне не помощница. Она – дочь.

– Дочь?! – воскликнули мы с Римкой хором.

– Вы правы, – подтвердил старец, – она сбежала с этим подонком. Мне кажется, они сегодня собрались уехать из страны.

Вот в такие моменты я чувствую себя как рыба в воде (а не когда мне приходится шевелить мозговой извилиной). Я вскочил. Наклонился к Васнецову, спросил:

– Когда она уехала?

– Ровно в десять. С чемоданом.

«Два часа назад, – промелькнуло у меня. – Это хорошо, еще есть время».

– Он заехал за ней? – наседал я на старца.

– Нет. На такси.

Я выпрямился, бросил Римке:

– Останешься здесь. – Она кивнула. – Я проверю квартиру Бачеева. – И я понесся к калитке.

* * *

Левой рукой я держал руль. Правой – набирал номер. Машина неслась по дачным улицам и колдобинам, стуча амортизаторами и вздымая пыль. Отчего-то мною владели мрачные предчувствия и почти навязчивая мысль, что надо торопиться. Я звонил своему другу подполковнику Перепелкину. Слава богу, он сразу ответил.

– Саня, прости, нет времени объяснять. Пожалуйста, срочно поставь в стоп-лист на границах двух человечков: один – рецидивист, неоднократно судимый, вторая – его сообщница. Оба подозреваются в совершении тяжкого преступления.

– Кем подозреваются?

– Мной, Саня, мной. Я тебя разве когда-нибудь подводил?

– Ладно, посмотрю, что могу сделать, – проворчал мой дружок. – Диктуй фамилии.

Тридцать километров от Щербаковки до квартиры Бачеева на юге я преодолел за полчаса. Неплохой результат по московским пробкам.

В подъезде сидела та же консьержка – вот повезло! Я заговорщицки наклонился к ней:

– Бачеев на месте?

– Да.

Еще одна удача!

– Он сегодня никуда не выходил?

– Нет, с вечера дома.

– У него там кто-нибудь есть?

Лицо профессиональной ябеды заблистало азартом. Она горячо зашептала:

– Да, женщина поднялась. С чемоданом. Такая, знаете ли, эффектная, молодящаяся. Я ее спросила, куда, а она мне и отвечает…

Я прервал тетку:

– Давно она вошла?

– Да уж, наверное, с час.

Я бросился к лифту. Что-то аж зудело внутри: скорей, скорей, скорей!

И мне, наверное, повезло. А может, нет. Но в тот момент, когда я выходил из подъемника на этаже Бачеева, я увидел на площадке его собственной персоной. Он катил за собой чемодан.