Таис знала, как любит Александр подобные игры с историей, прошлой воинской славой. Он был бы почти разочарован, если бы проход оказался свободным. Это испортило бы всю игру, представление, которое он так любил разыгрывать из своей жизни.

Как и во время греко-персидских войн почти 160 лет назад, на счастье теперь уже македонцев нашелся пастух, указавший им обходную тропу вокруг прохода, занятого персами. Правда, тропа оказалась намного длиннее и опаснее, чем та, по которой обошли Фермопилы персы. Александр с тыла напал на охранные посты ничего не подозревавших персов. С фронта «ворота» штурмовали оставленные царем силы под командой Кратера, с фланга — отряд Птолемея. На этом исторические параллели кончались. После неожиданного решительного натиска персы бежали. Не нашлось у них трехсот отважных спартанцев царя Леонида, стоявших в Фермопильской теснине насмерть, и ценой своей жизни прикрывших отход греков.

После этого смелого и рискованного предприятия дорога на Персеполь лежала открытой.

В столице Парсы царила анархия, и главный казначей в письме торопил Александра взять казну в свои руки, пока ее в панике не растащили персепольцы. Александр вошел в Персеполь и отдал его на разграбление. Наконец случилось то, что солдаты считали своим святым правом — разграбить богатый город, после долгих лишений и трудов выпустить наружу свою агрессию, жажду вседозволенности, животную сторону своего «я». По их понятиям, это вполне соответствовало достоинству воина. На войну идут не столько за славой, сколько за добычей.

После памятного разрушения Фив, Александр поклялся не повторять подобных ошибок. «Горьким опытом дитя учится». Но на грабеж Персеполя он пошел сознательно. Позже говорили, что на его решение повлияла трагическая встреча с рабами-эллинами, заклейменными, подобно скотине, и искалеченными самым зверским образом: им оставили лишь те члены, в которых они нуждались для работы. Царь предложил несчастным людям помощь в возвращении на родину, но калеки предпочли лучше дожить свой век здесь, чем стать предметом презрения и жалости на родине. Александр согласился с их желанием, потому что знал людей. Он дал эллинам скот, зерно, деньги и землю под поселение.

Жизнь в осином гнезде под названием «македонский двор» заставила Александра рано задуматься над тем, каковы люди, как добиться уважения к себе и научиться управлять ими. По мере взросления, он перестал питать иллюзии в отношении людей, быдла-охлоса как такового. Хотя, какое это благо — наивность, незнание жизни, вера в то, что белое — это белое. Благодаря ученичеству у Аристотеля и наглядному примеру своего отца — тертого калача, Александр хорошо усвоил, что люди такие, какие они есть. Это не сделало из него мизантропа, но поубавило наивности и голубоглазости юности. «Плохих — большинство» — не зря эта мудрость увековечена на стенах дельфийского храма. Нравилось ему это или нет (конечно, нет), но с этим надо было считаться и научиться с этим жить. И чем скорее, тем целее будешь.

И все же, и все же… Александр не был бы Александром, если бы только копировал своих учителей жизни. Почему люди по своей сути злы? Почему зло есть даже в хороших людях? Что есть добродетель, что преступление? Почему это порой одно и то же? В чем правда, если она у каждого своя? Не будучи мечтателем-идеалистом, он, однако, постоянно думал о том, как действенно улучшить жизнь и людей. Сами они меняться не будут — жизнь удивительно косная. Уже в ранней юности он упрямо решил, что пойдет своим путем: будь хорош сам, помогай и заставляй людей становиться хорошими, употребляй на это всю свою власть. Не всегда и не сразу удавалось следовать этому правилу. Легко быть хорошим с хорошими и любимыми, но их так немного. Что касается основной массы, то там больший упор делался на «заставляй». Приходилось хорошенько заставлять, подводя под этот акт благородную мысль, что все это делается для их же блага.

Что касается врага, то к нему Александр не проявлял презрения и преступной недооценки. Может быть, в этом было одно из объяснений его невероятных побед? И того факта, что многие его враги становились единомышленниками не только из интересов собственной безопасности, но и под влиянием его благородства, его аретэ? В Персеполе мысль о варварах, на особый восточный лад жестоких и скользких людях, столь отличных от понятных, хотя тоже далеко не идеальных эллинов, вызвала в нем ярость, разбудила зло. И показалась верной мысль Еврипида: «Прилично властвовать над варварами грекам».

Но истинная причина разграбления Персеполя скрывалась в другом — в Таис, ее болезни, из-за которой царь очень нервничал. Болезнь бродила по ее ослабленному переутомлением телу, задерживаясь в разных его частях и разгораясь там новым пламенем. Все началось с невинной простуды, а кончилось воспалением в ушах, которое совершенно подкосило ее. От жалости к ней и собственного бессилия Александр потерял всякую выдержку. Он решился дать ей средство, к которому прибегал сам, когда жить становилось невмоготу. Он знал, что при неразумном употреблении можно стать рабом коварного зелья, но другие лекарства не помогали… Он сделал все сам, с трезвой головой и спокойной рукой. Прищурившись, смотрел, как стучали зубы Таис о чашку, пока она пила, всматривался в ее расширившиеся зрачки, пока глаза не закрылись, и сознание, а с ним ощущение боли, не покинуло ее.

Таис заснула. Гефестион, присутствовавший при лечении, скоро задремал рядом с ней, и Александр любовался их лицами, окутанными вуалью сна, даром двух богов — Гипноса и Морфия. Два родных человека, островок искренности в этом море лжи и расчета. Только с ними Александр позволял себе быть собой, проявлять истинные чувства, слабость, и знал, что это не будет использовано против него. Для всех остальных он был вождь, которому нельзя допускать малейшую неуверенность, не говоря уже об ошибках, если не хочешь, чтобы тебя вмиг разорвали, как делает это стая волков, когда их вожак ослабевает. На этот счет у Александра давно не было иллюзий. Некоторые только ждут случая, считая себя достойными занять его место. Клан Пармениона — особенно. Великие хитрецы и не догадываются, что царь осведомлен об их хитростях. Иногда, чтоб подольше сохранить о людях хорошее мнение, лучше не узнавать их близко. Вообще, чем умней и тоньше человек, тем сильнее он обречен на разочарование. А что же делать? Не думать, не чувствовать? Превратиться в бесчувственный тупой чурбан?

От невеселых мыслей Александра отвлек храп Гефестиона. Царь перевернул его на бок, усмехнувшись, что даже во сне Гефестион позаботился о том, чтоб Александр не огорчался, думая о неприятном. Сколько раз он вместе с ним искал выход из запутанных ситуаций, помогал справляться с необузданностью, доставшейся от мифических и реальных предков царя. С ним Александр обсуждал каверзные вопросы политики и войны, делил тяжкое бремя власти, гнет ответственности, муки сомнений, страхов, отчаяния. «Он мне здорово помогает», — называл это царь. Он был всегда рядом и первым принимал на себя все проявления Александрова темперамента, выдерживал, гасил их. С Таис Александр бывал только хорошим (может, потому они и не ссорились), с Гефестионом — всяким. Друг казался Александру его лучшим «я». Правильно учил Аристотель, что друзья — это одна душа в двух телах. Это действительно так, у них одна душа. Как важно чувствовать его плечо, поддержку, знать, что он разделит любое лишение, а в минуту опасности прикроет не только своим щитом, но и собственным телом. И как важно чувствовать его любовь. Даже с его ревностью Александр смирился, понимая, что это тяжелая болезнь Гефестиона, от которой больше всех страдает он сам. А может, Гефестион поступал правильно, мучая Александра? Без страданий не было бы такой любви?