С середины года Хосе Эспехо, глава ГКТ, начал приготовления к большим гонкам, которые должны были пройти 22 августа на Авенида де Хулио, которая разрезала город пополам так, как будто ураган проложил свой путь напрямую сквозь здания. Все вокруг понимали, что это мероприятие представит удобный случай для того, чтобы провозгласить кандидатуру Эвы. Хорошо вымуштрованные хоры «людей без пиджаков» уже добавили ее имя к своим молитвам о переизбрании Перона. Началась настоящая истерия, но она была спланирована искусственно; она включала в себя не только ежедневное паломничество в город провинциальных правительственных чиновников, которые были, без сомнения, искренне и лично заинтересованы в переизбрании Перона, но и прибытие множества профсоюзных делегаций и демонстрации рабочих по всей стране. Теперь даже дети были вовлечены в предвыборную кампанию, и на встречах со школьниками открыто происходило политическое усыновление восьми-, девяти– и десятилетних, как бы смутно бедняжки ни осознавали смысл этого мероприятия, и ради своих детей их родители не осмеливались прогуливать подобные собрания. В луна-парке в присутствии Эвы и Перона состоялось открытие детской железной дороги, а чтобы собрать толпу побольше, ребятам пообещали велосипеды и прочие призы. Тысячи детей, оказавшись без должного присмотра и страшно возбужденные мыслью о призах (многие из них боролись за место поближе к Эве, чтобы отдать ей письма с просьбами, доверенные им родителями), устроили настоящее побоище, в котором, согласно рапортам, двести пятьдесят детей были ранены и двое убиты.

В честь Дня труда и Дня верности Перону гонки организовывались ежегодно, но они не шли ни в какое сравнение с гонками 22 августа; говорили, что на них будет присутствовать два миллиона «людей без пиджаков», большинство из которых – приезжие. На проспекте соорудили сцену, вывесили портреты Эвы и Перона величиной с дом, на каждом фонарном столбе установили громкоговорители и повсюду развесили плакаты, наклейки, вымпелы и флаги. Желая выразить свою преданность, люди совершали самые экстравагантные поступки, многие из этих людей, без сомнения, рассчитывали привлечь внимание Эвы и получить некое вознаграждение, пропорциональное абсурдности подвига. Исполненные надежд люди приезжали в город из провинций, расположенных за сотни миль, одна пара привезла свою малолетнюю дочь, другой явился с мешком пшеницы на плечах, все несли с собой два имени-талисмана; один человек дотащил свой автомобиль в Лухан и обратно, другой проделал две сотни миль на вершине катящейся бочки; вся страна превратилась в цирк, и «Демокрасиа» провозгласила с торжеством, что расходы на гонки превзошли все ожидания. 22 августа по всей стране было объявлено выходным днем, но многие провинциальные города решили, что они будут праздновать несколько дней, чтобы дать людям возможность добраться до столицы и вернуться обратно. За сорок восемь часов до гонок весь общественный транспорт, поезда, самолеты, автобусы, речные катера были зарезервированы для бесплатного проезда тех, кто собирался примкнуть к демонстрации. Только из одного Росарио прибыло двенадцать специальных поездов, двадцать четыре автобуса транспортной системы Росарио, девять частных автобусов, зафрахтованных ГКТ, и шестьсот грузовиков. Вереницы богато украшенных частных автомобилей наводнили город, и, согласно сообщению «Демокрасиа», в Каса Росада ежедневно получали по десять тысяч телеграмм от тех, кто был не в состоянии приехать.

В кварталах, окружающих Авенида де Хулио, движение перекрыли; проезд на метро и в трамваях для тех, кто смог туда втиснуться, был бесплатным. На площадях устраивали барбекю, чтобы накормить толпы, шумящие как на карнавале; для большинства собравшихся это был просто повод для кутежа. Толпа не казалась чересчур яркой, поскольку аргентинцы одеваются обычно скромно, и только в костюмах провинции Андриан пестрели яркие краски инков; сельских жителей легко было узнать по простым и грубым одеяниям. Некоторые носили широкие хлопковые бриджи, другие были подпоясаны ремнями с серебряной чеканкой, в сапогах гармошкой и с шерстяным пончо, небрежно переброшенными через плечо. Некоторые надевали пончо, служившие селянам и одеялом, и верхней одеждой, прямо поверх городского платья. Только самые молодые и смелые из девушек надели ярко-розовое и голубое – вызывающий жест, попытка протеста против бесцветности жизни; женщины постарше были одеты в черное, они вели за руки маленьких детей и несли пакетики с едой или же спокойно сидели на крылечках или скамьях, держа младенцев на коленях, – плодовитость в Аргентине никого не смущала. Женщины и девушки, похожие на средневековых цыганок, которые появлялись только во время подобных особо торжественных праздников, несли на головах подносы с тушеным мясом. Уличные торговцы заполнили свои лотки флагами, пуговицами, эмблемами, розетками, булавками, бантами, и все это было украшено двумя магическими именами, а рядом покупателям навязывали портреты и открытки с изображениями правящей четы. Из громкоговорителей по обе стороны проспекта лились перонистские песни и марши, и толпы, шествующие группами под своими знаменами, подготовленными специально для этого случая, весело кричали и скандировали новый боевой клич: «Перон! Эва Перон!» Но, несмотря на то, что огромный проспект, казалось, был заполнен от стены до стены, ожидания ГКТ не оправдались: согласно подсчетам, здесь присутствовало не больше четверти миллиона человек, тогда как ожидалось два миллиона.

Это сборище назвали Cabildo Abierto, или открытой ассамблеей, в честь знаменитой Cabildo Abierto 1810 года, когда жители Буэнос-Айреса голосовали за свержение вице-короля. Примерно в пять часов пополудни Перон появился на сцене в сопровождении Хосе Эспехо и прочих активистов ГКТ и адмирала Тессайре, президента Перонистской партии. Но Эвы не было, и Эспехо, который говорил первым, высказал свое мнение.

«Мой генерал, – сказал он, – мы замечаем, что здесь кое-кто отсутствует, мы замечаем отсутствие вашей жены, Эвы Перон, которой нет равной в мире, в истории, в любви и почитании аргентинского народа. Товарищи, возможно, ее скромность, которая является, вероятно, самым большим из ее достоинств, не позволила ей присутствовать на этом собрании, но Cabildo Abierto не может продолжаться без товарища Эвы Перон».

За Эвой отправили эскорт, состоящий из руководителей ГКТ, и вскоре она появилась, без шляпы, одетая с той простотой и элегантностью, которой можно добиться только при наличии времени и денег. Толпа проревела свое приветствие, и Эва с Пероном подняли руки в знак того, что они его принимают. После того как прозвучал гимн, Эспехо заговорил снова, попросив Перона выдвинуть свою кандидатуру на переизбрание и умоляя Эву баллотироваться на пост вице-президента.

Ответ Эвы по большей части был горьким обличением олигархов – а каждый, сказала она, кто не является перонистом, есть олигарх, – которые все еще плетут заговоры, чтобы перевернуть страну вверх дном, и она лично, «слабая аргентинская женщина», не избежала клеветы и нападок; но она бесконечно счастлива, если своей грудью может защитить Перона от всех атак, потому что «они направлены не на Эву Перон, но на самого Перона». Ее ответ и колебания, с которыми она принимала свое выдвижение, – она сказала только, что сделает то, чего хочет народ, – показали, что она хорошо осознавала, какое сильное противодействие может встретить ее кандидатура. После того как Перон кратко рассказал о доктрине Justicialismo и о том, какие жертвы он лично принес ради своего народа, Эспехо настоял на том, чтобы Эва высказалась с полной определенностью. Затем последовал забавный спектакль: неуверенные отказы, попытки убедить, колебания и наконец капитуляция. Эва умоляла собравшихся не заставлять ее делать то, чего она не хочет, и просила несколько дней на раздумья. Но толпа, подстрекаемая Эспехо, шумно требовала, чтобы она дала ответ сейчас. «Нет! Нет!» Она беспомощно смотрела на Перона и просила позволить ей подумать, хотя бы несколько часов, но люди требовали немедленного решения, ведь большинство из них с раннего утра находились на ногах. Со слезами на глазах, дрожащим голосом она произнесла: «Я сделаю то, чего хочет народ».