С криками и песнями народ разошелся, чтобы продолжать развлекаться в бесплатных театрах и кинотеатрах, которые открывались в полночь; драматическим актерам и прочим артистам было приказано с одиннадцати тридцати быть на рабочих местах. Это решало проблему ночевки такой толпы.

Поздно вечером Перонистская партия официально заявила о выдвижении Перона и Эвы Перон на посты президента и вице-президента.

Великое празднество было закончено, но город уже не мог успокоиться.

Накал страстей достиг высшей точки, и со дня на день ждали демонстрации протеста; каждый сплетник выдвигал собственные предположения, но все сходились в одном – выдвижение Эвы не пройдет без ответных выступлений. Однако последовало лишь заявление, сделанное ею самой.

Ночью 31 августа, в десять тридцать, Эва неожиданно выступила по всем программам аргентинского радио. Она говорила тихо, без всяких эмоций.

«Это – мое окончательное решение, – сказала она, – отказаться от той чести, которой рабочие и народ моей страны желали почтить меня во время исторического Cabildo Abierto 22 августа. Я заявляю, что это решение подсказано моим внутренним голосом и что оно абсолютно свободно и является выражением моей последней воли».

Она говорила о великом счастье жить и работать вместе с генералом Пероном и о клятве, которую она дала, – клятве сохранить страну и ее униженный рабочий народ.

«И в дальнейшем, так же, как и сейчас, у меня останется одно-единственное желание, одна личная великая цель: чтобы в тот миг, когда будет записана потрясающая глава в истории, посвященная Перону, обо мне было сказано: «Рядом с Пероном была женщина, отдавшая всю себя тому, чтобы рассказать президенту о надеждах его народа, которые Перон превратил в прекрасную реальность, и что эту женщину люди с любовью называли «Эвита».

Она добавила также, что никто не сможет сказать, что ею руководили какие-то личные эгоистические амбиции. «Я знаю, что каждый из «людей без пиджаков», кто действительно любит меня, всегда будет желать, чтобы моим словам верили, и никто, если он не до конца озлоблен, не усомнится в моей честности, верности и искренности. Именно поэтому я хочу, чтобы мои «люди без пиджаков» оставались спокойны. Я не отказываюсь от работы или борьбы, я отказываюсь только от высокой чести».

Это заявление, само по себе драматичное, появилось слишком скоро и было совершенно неожиданным после всех тех истерических приветствий, которыми ее осыпали всего за десять дней до этого, и тем более впечатляло, что было сделано сломленным и почти больным голосом. Стало ясно, что Эвиту гнетет какая-то страшная тяжесть, она находится на грани полного краха.

Именно давление армии в конце концов заставило Эву отступить; военные чины, очевидно, пригрозили Перону лишить его своей поддержки, а может быть, поднять восстание, если кандидатура Эвы не будет отозвана. Для них была невыносима сама мысль о том, чтобы оказаться под командованием женщины – поскольку, если президент умирал, руководство переходило к вице-президенту. И тем не менее действия военных, вероятно, не достигли бы цели, если бы на помощь не пришли новые обстоятельства. Растущее недовольство в народе, и в особенности среди рабочих, ослабило позиции Эвы, у нее становилось все меньше сторонников, несмотря на мероприятия типа Cabildo Abierto, где в последнее время собиралось куда меньше людей, чем ожидалось. Из ее речи 1 мая ясно, что, призывая народ наделить ее властью, Эва думала, что вся страна поднимется и потребует ее выдвижения. После Cabildo Abierto ходилиразговоры об отставке Эспехо и о полной реорганизации ГКТ, которая, без сомнения, была бы проведена, если бы Эва не выбыла из игры.

Центром неподчинения оказалась Ла-Плата, столица провинции Буэнос-Айрес, власти которой никогда не были столь преданы режиму, как чиновники столицы; один судья из Ла-Плата даже ответил дерзостью на требования ГКТ изменить ход одного из дел. Полковник Мерканте снискал репутацию прекрасного губернатора; его резиденция находилась в Ла-Плата, где военные и часть перонистских депутатов хотели выдвинуть его кандидатом на пост вице-президента. Сообщалось, что тысяча перонистов отправилась из Ла-Плата на Cabildo Abierto с флагами, на которых было написано имя Мерканте, и что их силой заставили повернуть обратно.

Еще до отказа Эвы среди перонистских депутатов провинции наметился раскол, двадцать семь человек, поддержавших кандидатуру Эвы, удалились с заседания, оставив двадцать пять, предпочитавших Мерканте. Что случилось вскоре после того на закрытом собрании, которое они провели в присутствии Эвы и Мерканте, разумеется, не раскрывалось; говорили, что Эва использовала всю свою способность убеждать, уговаривая перонистских депутатов твердо стоять за Перона. Какие бы аргументы ни использовались, но Эва и Мерканте оба сняли свои кандидатуры, и было объявлено, что на пост вице-президента будет баллотироваться доктор Кихано. Доктор Кихано[34] в это время лежал в клинике на операции, весьма серьезной для человека его возраста; по-видимому, он был единственным, кто никак не мог повлиять на ситуацию, и потому устраивал обе фракции. Перон не присутствовал на этом заседании, демонстрируя свое равнодушие к внутрипартийным баталиям. Это стало первым крупным поражением Эвы, и сразу же после него она произнесла в эфире речь, отказавшись баллотироваться на пост вице-президента.

В перонистской прессе объявили, что решение Эвы обусловлено существующим законодательством: кандидаты в президенты и вице-президенты должны быть старше тридцати лет, а Эве, как утверждалось, было только двадцать девять. Это выглядело не слишком убедительно на фоне ее речей о самопожертвовании, даже если бы и было правдой, а ей на самом деле исполнилось уже тридцать два. Но и ее возраст едва ли мог долго оставаться тайной, в особенности после того, как в мае ее день рождения объявили Днем любви и благодарности и отпраздновали широко, со множеством цветистых речей и подарков. Сразу же после ее отказа Рауль Апольд, министр информации, распространил сообщение о том, что Эва страдает от анемии и больна гриппом. Эва, которая была в полуобморочном состоянии, когда произносила свою речь 31 августа, действительно заработала нервный срыв и неделю оставалась под медицинским наблюдением. Все ее планы рухнули, и унизительность поражения можно было как-то сгладить, только войдя в роль мученицы, чему немало способствовала и ее болезнь. В последний год по поводу анемии ее наблюдал доктор Заварски, польский специалист по болезням крови; гемоглобин у нее упал до 3500 против 5000 в норме, и слухи, вечно все преувеличивающие, приписали ей наклонности Дракулы. С поразительным упорством она продолжала придерживаться своего изматывающего графика, не желая дать себе послабление, не позволяя даже обсуждать этот вопрос. Как-то на обеде в резиденции Эва заметила, что доктор Заварски беседует с Пероном с глазу на глаз, и пожелала узнать суть разговора. Доктор отвечал, что предостерегал его превосходительство и говорил о том, что ее положение весьма серьезно и что ей не стоит так много работать. В ярости она бросила доктору в лицо салфетку с криком: «Я просила вас не обсуждать мое здоровье с президентом!»