Сведения о Фиораванти обрываются в середине 1480-х годов (последнее известие датировано 1485 годом). Где и как этот выдающийся новатор закончил свои дни, остается неясным. Тем более неизвестно место его погребения. Но на родину, надо думать, он так и не вернулся. Как жаль, что мы даже приблизительно не знаем, где искать его могилу! В Италии любой уважающий себя турист при случае зайдет в римский Пантеон, чтобы подойти к могиле Рафаэля, а просвещенный путник, желая почтить память Микеланджело, заглянет и в клуатр церкви Двенадцати апостолов. Памятником болонскому зодчему служит его главное творение — Успенский собор.

Судьба Аристотеля Фиораванти печалила Софью. Но никакие уговоры и мольбы «царевны» не могли тронуть великого князя. Он воспринимал мастера не как творческую личность, а как «иноземного холопа». Безусловно, он питал к зодчему теплые чувства. Но законы власти были сильнее самого государя. Проявив милость к Фиораванти, согласившись с его ходатайством за лекаря Антона или просто отпустив архитектора домой, великий князь создал бы прецедент, ссылаясь на который стали бы просить своего и остальные иностранцы, а потом и русские подданные. В истории с болонским архитектором проявились черты формирующегося деспотизма московских правителей. Несколькими десятилетиями позже Иван Грозный, внук Ивана и Софьи, в одном из посланий беглому князю Андрею Курбскому произнесет знаменитую фразу: «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же есми были». Эта формула со временем станет клеймом Московского государства. Однако не будем забывать, что подобные настроения процветали тогда не в одной только России.

В отношении к мастерам Иван III не многим отличался от ренессансных государей Италии, которые также далеко не всегда видели в своих мастерах творцов, воспринимая их как ремесленников, обязанных во всем им повиноваться. Например, герцог Галеаццо-Мария Сфорца приказал художникам, расписывавшим его дворец, работать в буквальном смысле днем и ночью. Показательна и история с музыкантом Юскино Деспрэ, служившим в 1473 году при дворе того же герцога. Галеаццо-Мария был недоволен тем, что музыкант тратит не все свое время на музыку, тогда как ему платят именно за это. Герцог бросил Юскино в тюрьму (!), чтобы тот «был в другой раз умнее».

История с опалой Фиораванти свидетельствует о том, что Софья не могла в реальности «заступиться» за членов своего окружения, когда над ними собиралась гроза державного гнева. Великая княгиня действительно была «знаковой фигурой» в определенных актах политической игры, но ее — по крайней мере до конца 1490-х годов — едва ли можно считать действующим лицом «большой политики». Она не только не оказывала на Ивана III большого влияния, но и сама порой становилась жертвой его интересов.

* * *

В том же 1483 году случился первый серьезный разлад между великой княгиней и ее супругом. Выше мы уже говорили об этом. Иван III был разгневан, узнав, что драгоценности, составлявшие приданое его первой жены Марии Борисовны Тверской, София Палеолог подарила своей племяннице Марии, дочери Андрея Палеолога, по случаю ее свадьбы с Василием Михайловичем Верейским в 1483 году. Иван III хотел подарить драгоценности Елене — супруге своего сына от брака с Марией Тверской Ивана («Ивана Молодого») по случаю рождения ею сына Дмитрия («Дмитрия-внука»). Некоторые московские итальянцы («фрязы»), а также «мастера серебряные» — выходцы из Италии и Хорватии, очевидно, замешанные в истории с драгоценностями, были схвачены по приказу великого князя. Молодоженам же от гнева великого князя пришлось бежать в Литву. «Князь же великии посла за нимъ (князем Василием Верейским. — Т. М.) в погоню князя Бориса Михаиловича Турену Обуленского, и мало не яша его (едва не поймал его. — Т. М.)».

Великий князь Литовский принял опального удельного князя с почетом. Василий Верейский был пожалован титулом князя Любечского. Через несколько лет, в августе 1495 года, Иван III «простил» Василия и даже посылал Петра Грека в Литву, чтобы сообщить ему, что великий князь готов его «пожаловать». Условием «прощения» был возврат всё тех же драгоценностей. Василий Верейский, поразмыслив, на Русь не вернулся.

Возведение Успенского собора стало началом масштабной перестройки всего ансамбля Боровицкого холма. На фоне скромных деревянных строений и ветхой белокаменной крепости новый собор выглядел почти космическим кораблем. Этот контраст подтолкнул великого князя к мысли о необходимости скорейшей перестройки основных кремлевских зданий. В первую очередь стоило подумать о крепости, на оборонительные возможности которой московские князья обращали особое внимание. Эпоха Ивана III была временем бесконечных войн на всех направлениях, и московскому войску требовался крепкий тыл. Великий князь столкнулся с непростой задачей. «Сложность перестройки Кремля заключалась в том, что замену белокаменных стен и башен на новые, кирпичные, следовало производить так, чтобы при этом ни на день не ослабить оборонительного потенциала крепости».

В ту пору Кремль постоянно опустошали сильные пожары. Софье не раз приходилось спасаться от огня, пробираясь через полыхающие строения. Ей доводилось с трепетом наблюдать, как ее супруг сам принимал участие в борьбе с огнем, порой рискуя жизнью и здоровьем. Пожар 4 апреля 1473 года, начавшийся «у церкви Рождества Богородицы, на сенях у великой княгини», уничтожил в Кремле митрополичий двор, двор князя Бориса — брата Ивана III, Житный двор великого князя, кровли на стенах Кремля и множество изб. Жилой двор самого Ивана III едва удалось спасти. Софья, прибывшая в Москву менее полугода назад, наверное, ужаснулась, осознав, что в России ее жизнь может оборваться самым нелепым образом. Великая княгиня была свидетельницей и других пожаров: 13 апреля 1485 года, 13 августа 1488 года, 28 июля 1493 года… В последний пожар выгорел не только весь Кремль, но и посад. Софье наверняка приходилось слышать разговоры о том, что частые пожары Божья кара ее супругу за то, что он в ходе реконструкции крепости сносит старинные храмы и переносит монастыри за кремлевскую ограду.

Постоянная опасность «красного петуха», как называли на Руси пожары, стала для москвичей почти повседневностью. Она была одной из причин, по которой было решено возводить и храмы, и новый великокняжеский дворец из камня и кирпича. К тому же каменные здания были куда более величественны, что внушало народу большее почтение к их хозяину. Иван III таким отношением подданных очень дорожил.

Кто являлся автором проекта перестройки кремлевской крепости? И существовал ли такой проект, или строительство шло стихийно, по мере появления средств? По этим вопросам нет единого мнения. Иные полагают, что к работе был причастен Аристотель Фиораванти — большой знаток искусства фортификации. Но реально руководить этой работой довелось не ему.

Перестройка крепости началась в 1485 году и была связана с именами Марко Фрязина (его иногда ошибочно именуют Марко Руффо) и Антона Фрязина. Можно думать, что приезда Антона Фрязина из Италии Иван III ждал с большим нетерпением. «Каменщик» Антон, а также некий «пушечник» ехали на Русь с посольством из Италии в 1484 году, которое возглавлял грек Мануил Ралев. Это посольство было задержано в Крыму, и великий князь выслал мастерам, чтобы они не уехали обратно, по «московскому золотому». В то время русские золотые были редкостью и использовались не столько как деньги, сколько как награды и для выражения особого расположения.