Сержант вручил Миямото деревянный штык и кинул защитную каску. В манере парня говорить сержант уловил какую-то враждебность. Он запомнил этого парня — во время основного курса подготовки тот показал себя старательным в обучении, готовым без колебаний ринуться на врага. Мейплз немало повидал таких парней и никогда не пасовал перед их задиристостью — мало кто из них оказывался достойным соперником, способным удивить.

— В бою твой противник столбом стоять не будет, — предупредил сержант парня, глядя тому прямо в глаза. — Одно дело упражняться на манекене и совсем другое сражаться с живым, тренированным человеком. В таком случае, — обратился он к сгрудившимся новобранцам, — наш доброволец будет уклоняться от выпадов штыка.

— Да, сэр! — выкрикнул Миямото Кабуо.

— Последний раз слышу от тебя это «сэр», — предупредил его сержант.

И дальше Мейплз рассказал суду о том величайшем изумлении, какое испытал, когда понял, что не может достать этого Миямото. Тот совершал неуловимое движение и уклонялся от удара. Сотня японцев смотрели молча; по их лицам нельзя было определить, на чьей они стороне. Сержант продолжал делать выпады против Миямото, пока тот не выбил деревянный штык у него из рук.

— Прошу прощения, — сказал Миямото. Он нагнулся, поднял штык и передал сержанту. И снова поклонился.

— Я ведь уже сказал — у нас не принято кланяться, — повторил сержант.

— Само собой вышло, — ответил Миямото. — Меня приучили совершать поклон перед началом поединка.

И вдруг вскинул свой деревянный штык, посмотрев сержанту прямо в глаза и усмехнувшись.

Сержанту пришлось-таки в тот день сразиться с Миямото. Поединок длился три секунды. Сделавший выпад в сторону Миямото сержант был сбит с ног; он почувствовал, как его голова прижата к земле и на нее наставлен конец деревянного штыка. Затем Миямото убрал штык, поклонился и помог сержанту встать.

— Прошу прощения, сержант, — извинился он. — Ваш штык, сержант.

И передал ему деревянный штык.

Так сержант стал обучаться кэндо у настоящего мастера. Рассказывая, сержант говорил о своем ученичестве без тени иронии — он научился у Миямото всему, в том числе и поклону, которому придавалось большое значение. Со временем сержант овладел искусством и уже после войны обучал технике кэндо бойцов десантного диверсионно-разведывательного подразделения в Форте Шеридан. Сержант Мейплз, как человек, овладевший японским боевым искусством, заявил, что считает подсудимого в высшей степени способным на убийство. Причем убийство человека гораздо более крупного и даже с помощью рыболовного гафеля. Вообще-то, совсем немногие могли бы противостоять натиску Миямото, а уж человек, не знакомый с приемами кэндо, и вовсе не имел шансов отбиться. Исходя из собственного опыта, сержант признал, что Миямото в совершенстве владеет техникой боя и без колебаний нанесет удар другому. Из послужного списка Миямото видно, что он проявил себя как отличный солдат. Нет, сказал сержант, он бы не удивился, узнав, что Миямото убил человека рыболовным гафелем. Тот в высшей степени способен на такое.

Ко времени судебного процесса Сьюзен Мари Хайнэ уже три месяца как была вдовой, однако так и не смогла привыкнуть к своему вдовству и подолгу, особенно ночами, только и думала что о Карле, ушедшем из ее жизни. Она сидела на галерее; по одну сторону была сестра, по другую — мать. Вся в черном, с вуалью, скрывавшей глаза, светловолосая Сьюзен Мари оставалась привлекательной даже в своей скорбной печали — репортеры оборачивались в ее сторону, размышляя об уместности беседы один на один со вдовой под предлогом профессиональной необходимости. Густые волосы молодой вдовы были заплетены в косу и уложены под шляпкой; алебастровая шея, которой так восхищался Арт Моран во время воскресного чаепития, оставалась открытой и была видна всему забитому до отказа залу. Заплетенные в косу волосы, шея и руки, красиво сложенные на коленях, резко выделялись на фоне траурного одеяния Сьюзен Мари, придавая ей вид скромной молоденькой немецкой баронессы, совсем недавно овдовевшей, однако не разучившейся одеваться со вкусом, хотя бы даже и в трауре. А именно траур Сьюзен Мари и выражала всем своим существом. Те, кто знал ее хорошо, заметили, что даже лицо изменилось. Люди недалекие объясняли это тем, что после смерти мужа у Сьюзен Мари пропал аппетит — под скулами и правда легли тени. Однако другие усматривали в этом гораздо более глубокие изменения — те, что затронули ее дух. Пастор лютеранской церкви четыре воскресенья подряд призывал прихожан молиться не только за упокой души Карла Хайнэ, но также и за то, чтобы Сьюзен Мари «постепенно пережила свое горе». В подкрепление последнего прихожанки целый месяц кормили Сьюзен Мари и ее детей горячими ужинами в судках, а Эйнар Петерсен позаботился о том, чтобы зелень ей доставляли прямо на дом. Так, через еду, жители острова выражали овдовевшей Сьюзен Мари сочувствие и поддержку.

Элвин Хукс отлично понимал значение Сьюзен Мари Хайнэ в деле обвинения. Он уже вызывал для дачи свидетельских показаний окружного шерифа и коронера, мать убитого и согбенного старика-шведа, у которого убитый собирался выкупить землю отца. Допросил он и второстепенных свидетелей: Стерлинга Уитмена, Дейла Миддлтона, Вансе Шёпе, Леонарда Джорджа и сержанта Мейплза. Теперь же Элвин собирался довершить дело, вызвав жену убитого, которая уже помогла в деле обвинения одним только тем, что просто сидела на галерее, на виду у присяжных заседателей. Мужчины уж точно не захотят обидеть такую женщину приговором о невиновности подсудимого. Она убедит их не столько своими словами, сколько самим своим видом.

Сьюзен Мари вспомнила, как в четверг, девятого сентября на пороге их дома возник Миямото Кабуо; он хотел поговорить с мужем. День выдался безоблачным, в сентябре такие выпадают не часто. Однако в этом году несколько дней подряд ярко светило солнце, хотя с моря дул бриз; ветер шелестел в ольхах и даже оторвал несколько листиков, сбросив их на землю. То было тихо, то вдруг налетал порыв ветра и приносил запах соли и водорослей — листья трепетали на деревьях с шумом разбивающейся о берег пляжа волны. Миямото стоял на крыльце; порывом ветра на нем вздуло рубашку, но ветер стих и рубашка опала. Сьюзен Мари пригласила японца в дом, сказав, что сходит пока за мужем.

Японец, казалось, не решался войти.

— Я подожду на крыльце, миссис Хайнэ, — сказал он. — Погода отличная, так что я подожду здесь.

— Ну что вы, — возразила Сьюзен Мари, отступая в сторону и жестом приглашая его войти. — Заходите и чувствуйте себя как дома. На улице жарко, заходите, посидите в тени. Здесь попрохладнее.

Он посмотрел на нее, моргнув, однако сделал лишь один шаг.

— Спасибо, — поблагодарил он. — У вас красивый дом.

— Карл сам строил, — с гордостью ответила Сьюзен Мари. — Заходите, присаживайтесь.

Японец прошел мимо нее в гостиную и сел на краешек дивана. Он сидел прямо, с застывшим лицом. Как будто устроиться поудобнее для него было все равно что нанести оскорбление хозяевам. С принужденностью, которая, по мнению Сьюзен Мари, граничила с некой искусственностью, он сложил руки, ожидая, пока она заговорит с ним.