Еремеев широко развел руки и улыбнулся:

– Так что не может их быть слишком уж много, не может – просто кормиться негде. Так мыслю – мы вчера треть этих тварюг изничтожили… ну, не треть, так уж, по крайней мере, четверть. Думаю, и хозяева этих зверюг, коль уж они приручены, это тоже смекают, потому и спускать чудищ с цепи нынче будут только лишь в самом крайнем случае! А так… по-иному пакостить станут, ага.

– Мудро ты рассудил, капитан, – подумав, согласился Штраубе. – Действительно, так и есть… я ведь и сам охотник. Ну, что? Пойдем уже и к вечерне? Там и крест сколотили, и верный падре Амвросия клеврет Афонас заместо колокола народ созывает.

– Я-то пойду, а как же? – поднявшись на ноги, Иван спрятал улыбку. – А вот ты вроде как лютеранин…

– Лютеранин и есть, – ухмыльнулся ландскнехт. – Но службу послушаю с удовольствием. Окромя молитв собственных, еще и так к Иисусу Христу приобщуся. Думаю, особого греха в том нет, дело-то походное.

– Конечно нет, – спрыгнув с борта струга, атаман уверенно тряхнул головою. – Идем уже, вона, народ-то давно собрался.

…Оранжевая дорожка закатного солнца протянулась от островка к темному берегу, маячившему вдали в сиреневой вечерей дымке. Небо постепенно становилось насыщенно синим, тут и там зажигались звезды. Обычное, доброе, солнышко уже скрылось за грядою пологих холмов, и колдовское светило тускнело, готовясь возродиться второю луною. Зачем древние колдуны устроили так – непонятно. Может быть, неуютно им показалось без привычной всем смены дня и ночи, а может, волшебное солнце просто жило своей, особой, никому не подвластной, жизнью. И так могло быть, и сяк, и гадать тут особо не стоило – от гаданий этих все равно не изменилось бы ничего.

– Господи Иисусе Христе, иже еси на небеси-и-и-и… – взмахнув золотым кадилом, затянул, заблаговестил отец Амвросий: – Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое-е-е-е…

Иван слушал молитву благостно, как все кругом, склонив голову, испрашивая у Господа и святых покровительства и удачи. Да и не мог этот поход закончиться неудачей! Православные христиане против язычников – колдунов, людоедов! Ну и кому будет помогать Господь?

После молебна казаки расселись у костров вечерять, затянули песни, похлебали ушицы… Девы тоже запели – и русские, и ненэй ненэць, каждый свое, но в очередь…

– Эй, йэй… э-эй… – протяжно пела Аючей со своими подругами, и жаркое пламя костра отражалось в их темных, широко раскрытых глазах.

А еще – две луны отражались…

– Эй, йэй…

– Летела гагара, – тихо переводил Маюни. – Далеко летела, высоко, через всю землю, с одной большой воды на другую.

Настя повернула голову:

– Они про эту землю поют?

– Про эту. Это же их земля… была когда-то. А нынче вот одни побережья остались, да и то – не все, да-а.

– Выходит, если от одного моря уйти, да через колдовскую землю – к другому морю выйдешь?

– Выйдешь.

– А далеко ль то море?

– Не знаю. – Отрок наморщил нос. – Аючей говорила: раньше, в старину, на собачьей упряжке – семь дней пути, может, девять. А сейчас… пешком, верно, дольше.

– А что еще Аючей про то море рассказывала?

– Да ничего… Хочешь, так сама у нее спроси, да-а. Ты ж теперь их речь хоть немножечко понимаешь.

– Вот именно, что пока немножечко. – Вздохнув, Настя взяла парня за руку. – Вот что, Маюни, дружок. Ты меня подведи к Аючей… и сам не уйди – толмачить будешь. Уговорились?

– Ладно, уговорились, – подумав, согласился подросток. – Подведу, не уйду, да-а.

Хорошо пели девушки – протяжно, голосисто, звонко, от тех песен у многих казаков навернулись на глаза слезы, особенно когда светлоокая Онисья затянула о родном доме…

Ой, стоит изба да высокая-а-а-а,

На резном крыльце – красна девица,

У ворот, на лихом коне, добрый молодец.

А уж как стали расходиться, Настя дернула Маюни за рукав, в сторону костра девок ненэй-ненэць кивнула.

– Ох да, да, – встрепенулся от полудремы отрок. – Идем. Хэй, Аючей! Погоди-ка.

Поговорив с Аючей, уже в полной темноте пошла Настасья к своему шатру – мимо догоравших костров, мимо дозорных казаков с пищалями. Ночь была теплой, кругом стояла полная тишь и безветрие, а в бархатисто-черном небе, тронутом зияющими прорехами звезд, сверкали две луны: одна веселая, серебристая, а вторая – тускло-сиреневая, злая.

– Ой… – Засмотревшись, девушка едва не споткнулась. – И что ж они так сверкают-то?

– То не они, – откликнулся от костра знакомый голос. – В небо-то глянь – сполохи! Играют-то как… красиво!

Настя подняла голову и долго смотрела, как переливаются изумрудами и рубинами сполохи, волшебное сияние далеких северных земель, земель вечного льда и долгой полярной ночи.

– Давно хотел тебя спросить, Настя… – Начав, Иван тут же и замолчал, словно бы к чему-то прислушивался или что-то вдруг вспомнил.

– Ну, спроси, – не присаживаясь к костру, повернула голову девушка. – Только, господине атаман, быстро. Я спать хочу.

– Да я быстро, быстро, – как-то суетливо, вовсе не по-атамански, промолвил молодой человек.

Словно бы эта девушка, эти карие, с золотистыми стрелочками, глаза, эти губы… имели над Иваном такую власть, что не только Строгановым, но и самому батюшке-царю Иоанну Васильевичу не снилась!

– Ты это… читать, говорят, умеешь?

– Говорят… – насмешливо прищурилась Настя.

– Я серьезно спрашиваю, для дела!

– Ну… буквицы знаю, даже писать немного могу.

– Вот и славно! – поежившись, Еремеев зябко потер руки. – Ты б не могла б записывать все: где да как мы идем да что кругом происходит? Не каждый день, а когда время будет… у меня-то его, сама знаешь, почти что совсем нет. А грамотеев у нас… я да ты – и обчелся.

– Ну… – Девчонка немного подумала и согласно кивнула. – Попробую. Хоть не такая я и грамотейка, Но… раз надо.

– Надо, Настя! Очень надо. Землицу сию русскому государству, России-матушке, рано аль поздно прибрать под свою руку придется. Не нам, так потомкам нашим – вот им и чертеж, и записи. Что, где да как да где какие пути-дорожки.

– Да поняла я, поняла, сделаю все, – снова закивала девушка. – Чернила из углей можно… а писать на чем? Гм…

– На старых рубахах…

– Лучше уж на коре березовой, я знаю, как ее приготовить: батюшка покойный тоже на коре записи делал…

Настя вдруг замолчала…

– Ты что так смотришь-то? – напрягся Иван.

– Жду… когда ж ты меня батюшкой попеняешь!

– Тьфу ты, вот дура-то! – не выдержав, атаман разозленно пнул сапогом угли. – И впрямь – дура. Я ей о деле толкую, а она…