— Откуда же взялся кит? — не поверил монах.

— Так ведь ему же Всевышний взяться велит! — искусно парировал Отец Учащегося. — И разве кит возразит? Он такого сроду не вообразит. Кита зовут Аль-Бахмут. Волны его и не всколыхнут.

— А волны-то на чём? — ехидно спросил брат Маркольфо. Уж он-то богословских диспутов наслушался в своём монастыре!

Абу Талиб долго глядел на спутника — и только что ишаком не назвал.

— На воздухе, — сказал он наконец.

Бенедиктинец в качестве аргумента молча взял свою баклагу и перевернул её.

Последняя капля, ясно, не подумала задержаться «на воздухе», но и не пропала зря, пропитав собой последнюю крошку от последней лепёшки.

— Воздух-то там не простой, — поспешно сказал поэт. — Он, понятно, густой, словно кисель, ибо переходит он в Сумерки Земель…

Брат Маркольфо понял, что дальнейшее проникновение в басурманскую космогонию чревато либо высоким безумием, либо низкой дракой.

— Ладно, — сказал он. — А ты-то к мирозданию каким боком?

— Напрасно ты перебил меня, брат, — вздохнул Абу Талиб. — Хотя я и сам виноват. Словом, этот самый кит Аль-Бахмут по натуре оказался баламут, решил однажды на всё хвостом махнуть и поглубже в море нырнуть. Не посмел, но даже от мысли одной побежали вокруг волна за волной, покачнулся бык на многих ногах, дрогнула скала на его рогах, ангел румяный зашатался как пьяный. И тогда пали во прах всей Земли города, где были долины — стали вершины. И наоборот. Правда, кое-где остался народ. Милостив и милосерден Аллах, не попустил обратить всё живое во прах. А чтобы предотвратить подобное наверняка, создал совсем небольшого зверька. И направил зверюшку ту с особым заданием в ноздрю киту. Зверёк был толков, по мере сил добрался до мозгов, с краешка прикусил: смотри, Аль-Бахмут, не дури — я тут! С тех пор так внутри кита и живёт, мировой покой стережёт…

— Всё равно не понял, — сказал бенедиктинец. — Не Вселенная, а бестиарий какой-то, сиречь зверинец…

— И этот человек ещё слагает вирши на своей колченогой латыни! — воскликнул возмущённый аль-Куртуби. — Все мы — Аллаха рабы, но, согласись, нет выше судьбы безвестно царить и незримо, выше Мекки моей и твоего Рима, ничего ни для кого не означать, но за всё отвечать, не знать, что мирская есть суета, жить внутри кита, считаться странной зверушкой безымянной и понимать до сладостной боли, что мир зависит от твоей воли!

Настал черёд монаха задуматься. И поглядел он на товарища с некоторым страхом:

— Не зверёк ты, синьор Сулейман, и даже не Зверь Из Бездны! Да ведь по сравнению с твоей гордыней сам Люцифер — не более, чем римский лаццарони!

Отец Учащегося торжественно молчал, осознавая, чего нагородил.

Бенедиктинец милосердно попробовал вывести поэта из тяжкого этого состояния:

— А ведь тем временем синьор Синдбад, управив свои домостроительные дела, заказал корабелам в Басре песчаное судно на семи колёсиках! Мне верные люди донесли! Если и достигнем мы с тобой Ирема, то там уж точно не останется ни щепки дерева, ни клочка ткани!

…Судьба, судьба — нерадивая нянька!

В ожидании парабеллума

Утром нас с Ирочкой разбудил Крис и велел составить ему компанию. Его наконец «подхватило и понесло» — так он выразился. Мы коротко пробежались по переулкам, прокатились на метро, постояли на набережной, глазея на исполинского бронзового истукана за рулём — и Крис сказал, что теперь точно знает, где чаша. Она в Женеве. Была ли она в Москве ещё вчера? Нет, вот этого он сказать не может. А вот что она в Женеве сейчас, сию минуту — это абсолютно точно. Он даже знает, где именно в Женеве… то есть он видит эту картинку…

И — позвонил Тиграну.

После обеда тётя Ашхен и дзед Фелипе сходили в милицию и забрали наших революционеров. Ночь, проведённая в битком набитом «обезьяннике», только добавила им гордости и энтузиазма, они строили планы по захвату власти и рациональному переустройству общества и государства. Немедленно. В крайнем случае завтра.

Но вечером приехал Тигран…

Он был мрачен и очень сдержан. Он говорил подчёркнуто вежливо, но глядя мимо Лёвушки в угол. Суть дела состояла в том, что кто-то как-то Лёвушку опознал. И теперь бывшему Тигранову командиру грозила опасность. Большая опасность. Очень большая опасность. И не только ему. А и всем нам, имевшим неосторожность.

В общем, мы срочно отбывали из Москвы. А поскольку так или иначе кому-то из нас надлежало ехать (лететь) в Женеву, то он, Тигран, решил, что этим кем-то будем мы все. Весь табор. Да, и без разговоров. Пять минут на сборы.

Про пять минут он пошутил — у нас оказалось добрых полчаса. А за полчаса, как известно, можно выиграть даже безнадёжно проигранное сражение. Как Наполеон под Мессиной.

Но мы успели только собрать вещи.

Как всегда при очень быстрых сборах, вещей оказалось в два с половиной раза больше, чем нужно.

Отряд наш выглядел так: Тигран — командир, его жена Надежда — начальник штаба, тётя Ашхен — комиссар, Петька — адъютант, Крис — разведка, мы с Ирочкой — пехота, рядовые-необученные, дзед и Хасановна — секретное зачехлённое оружие… и Лёвушка.

Помните, я говорил, что Ирочка не выносит самолёты? Тиграну мы об этом сказать сначала забыли, а в последний момент я хотел, но она мне заткнула пасть. И мы полетели. Правда, самолёт оказался маленький, на двенадцать мест всего, и перенесла полёт Ирочка почти хорошо — ну, то есть просто лежала и делала вид, что дремлет. Кровь из носу не шла. Может быть, потому, что летели мы не слишком высоко.

Нам пришлось сесть для дозаправки в Братиславе. Была чёрная-пречёрная ночь, накрапывал дождь. Сказали, что задержимся мы тут часа на три, по маршруту грозовой фронт. Большая часть нашего табора укатила в здание вокзала, а я и дзед остались при Ирочке (её решили не дёргать). Ещё остался один из пилотов, Гарик. Мы стояли возле самолёта и смотрели, как далеко в стороне, освещённые прожекторами, загружаются огромные транспортники. У них были запрокинуты вверх носы, и в образовавшиеся туннели краны и тягачи упихивали контейнеры.

— Во техника… — вздохнул дзед. — А мы, бывало, на планёрах… рейки да парусина, представляешь?

— Ага, — сказал я и незаметно наступил дзеду на ногу. Но Гарик вроде бы на нас не обращал внимания: покурил и полез обратно, в кабину.

Аэродром производил совершенно инопланетное впечатление. Ещё потому, что сыпал очень мелкий тёплый дождь, и возникало такое необычное сияние — светлый купол — надо всем.

Под утро нам разрешили лететь дальше.

Настоящий рай — потерянный рай.

Марсель Пруст

Первый переход — наверное, с отвычки — оказался совсем коротким. Шаддам с Нойдой шли впереди, налегке. Остальные несли небольшой груз: свёртки ткани из дома (на всякий случай, вдруг больше нигде такого нет?) и несколько книг. Кроме того, Толик нашёл по углам и чуланам бухточку верёвки, несколько бронзовых гвоздей и бронзовый же молоток (без ручки).