голову, но тут вперед выступил еще один мужчина — с грубоватым, но честным и открытым лицом, покрытым шрамами. Он стукнул себя сжатым кулаком по груди и выкинул руку вперед, в солдатском приветствии, которое явно было для него привычным.

— Луций Корнелий, помнишь меня?

Бывший диктатор сдвинул брови, напряженно всматриваясь. Потом скупо улыбнулся.

— Как же… Ты ведь центурион-примипил Марк Скарон, верно? Я лично вручал тебе крепостной венок… постой-ка, за Нолы, верно?

— Да, — кивнул Марк Скарон.

— Дело было десять лет назад, а перед глазами у меня до сих пор, будто вчера… — протянул Сулла.

— Поверь, Луций Корнелий, мы спешили, как могли, — заверил центурион. Сулла задумчиво кивнул.

— Я верю тебе, Марк Скарон. Так кто же подослал убийц? — уже мягче спросил он префекта Цезонина. Тот скривился.

— О заговоре разболтал один раб, но его чересчур ретиво допрашивали, и…

— Ваши костоломы перестарались, — издевательски хмыкнул Сулла. Цезонин покраснел.

— Ты несправедлив… — начал он, но тут послышались торопливые шаги, и в ворота выскочил Евтерпий.

— Господин! Господин! — вопил он. Все уставились на потного и бледного вольноотпущенника, который подбежал к Сулле. — Господин! Я узнал одного из них!

— Не ори ты так, — поморщился бывший диктатор. — Все тебя прекрасно слышат. Говори ясно: кого ты узнал?

— Это человек Мария Гратидиана… — запыхавшийся Евтерпий еле ворочал языком. Принюхавшись, Вар почувствовал отчетливый запах алкоголя. Похоже, пока их не было у стола, вольноотпущенник для храбрости приложился к оставленному без присмотра виски. «Точно. Вино-то я так до сада и не донес. Ах ты, скотина! Если выпил мой «Лафройг», я из тебя евнуха вольноотпущенного сделаю!» — мстительно подумал повар из «Дубового Листа». Потом он перевел взгляд на Суллу и увидел, как в зрачках квирита разгораются нехорошие красноватые огоньки.

— Гратидиа-ан… — протянул Луций Корнелий почти с нежностью. — Надо же… Какая мертвая змея выползла из-под колоды. И всюду эти поганые Марии. Ну и дела. Башку-то этому племяшу Гая Мария, любителю погреть руки в городс кой казне — оттяпал Катилина, а потом принес мне. Чего же они не пошли убивать Катилину?

— Луций Сергий в отъезде, — кашлянул префект Цезонин.

— Ну, тогда все ясно. Отъехал дружочек Катилина, да как вовремя… Надо было выкорчевать с корнями всю эту семейку, невзирая на пол и возраст! — неожиданно рявкнул Сулла так, что все вздрогнули. Тяжело дыша, бывший диктатор несколько раз взмахнул руками, точно опуская лезвие меча на шею кому-то воображаемому. И так же мгновенно римлянин успокоился.

— Теперь все проясняется, — Марк Сульпиций Цезонин что-то старательно черкнул стилом на восковой табличке, извлеченной из-под плаща. — Ясно, кто будет задержан и обвинен в покушении на убийство.

Он поднял на нас глаза.

— Луций Корнелий! Позволь оставить моих людей на твоей вилле. Сегодня вы справились сами, и это доказывает, что боги к тебе благосклонны. Но сам знаешь — они же и переменчивы.

— Это верно. Пусть остаются, — рассудительно кивнул Сулла. Кинул взгляд на центуриона Скарона.

— Марк, ты будешь за старшего.

Цезонин, хотя приказ отдавали его служащему, промолчал. Потом поспешно попрощался и вместе с единственным кольчужным солдатом — похоже, личным охранником — рванул в Рим так, будто за ним гнались фурии, лемуры и подземные боги, вместе взятые, которые угрожали его съесть живьем.

— И не поленился жопу об седло бить, — равнодушно глядя ему вслед, заметил бывший диктатор. Потом повернулся и пошел на виллу, бросив через плечо:

— Марк, заводи своих. Разместитесь в летней пристройке, там чисто. Евтерпий, проводи! А потом, — он ткнул пальцем в грудь вольноотпущеннику, — сделай так, чтоб здесь уже появился кто-нибудь из рабов и прибрал весь этот бардак. И побыстрее, ясно? Не вилла, а скотобойня…

— Будет сделано, мой господин, — Евтерпий кивнул и поманил за собой Скарона с его подчиненными. Снова скрипнул засов калитки, вползая в свои пазы, и мы пошли обратно к столу.

— Странно, — вдруг пробормотал Сулла еле слышно, будто самому себе, — такая долгая ночь…

Фараон и Вар

Вокруг стола в саду все выглядело и впрямь так, будто здесь потрошили скот. Пять трупов валялись по всему саду в самых неприглядных позах, под ногами хрустели осколки стеклянных бокалов. Я вспомнил о чернявой рабыне и заозирался, пытаясь понять: в какой куст я ее так лихо зашвырнул-то? Ага, похоже, вон в тот — от бедных цветов мало что осталось. Но в кусте уже никого не было. Похоже, девчонка пришла в себя и забилась в какой-нибудь угол от греха подальше. Я ее понимаю.

— Вот же черт! — Фараон, до этого спокойный, как танк, вдруг изрыгнул длинное латинское ругательство, поминающее сношения с онаграми, верблюдами и свиньями в разных сочетаниях, и досадливо плюнул. Сулла, которого мы уже не стеснялись совершенно, ухмыльнулся, слушая эту словесную конструкцию.

— Что такое, Авл Мурий? — спросил он. Потом встревожился:

— Только не говори, что у тебя больше не осталось этого чудесного жидкого огня! «Вис-ки», — проговорил он, тщательно выделяя слоги. — нет-нет, я не переживу такой утраты!

— Этого виск-ки, — подражая римлянину, ответил Фараон, — у меня еще добрых полмешка! Нет, тут другое.

Он поколебался, глядя на повара, потом вздохнул:

— Нет, твои ножики для этого поганого дела я просить не стану… Обойдусь кинжалом — о, вот этот подойдет, — он подобрал пугио, валяющийся рядом с трупом бандита, которого заколол Сулла. — Так, где там этот жмурик, которому я попал в грудь?

— Ты что собрался делать? — оторопело спросил Варфоломей, глядя, как валлиец со зверским выражением лица примеряется кинжалом к трупу с дыркой в груди.

— Корректирую историю обратно! — хмуро отозвался его товарищ. — Представляешь, вот приедут сейчас из Рима какие-нибудь дознаватели, заберут эту тушку и начнут ее вскрывать, чтобы понять, от чего отбросил копыта бедолага? А там — здоровенная никелированная пуля! И вся история насмарку!

Вар не смог удержаться и громко заржал.

— Не смешно, — обиженно сказал Фараон.

— А по-моему — очень смешно, — всхлипывая от смеха, ответил повар. — Вот смотри: во-первых, на свою виллу Луций Корнелий Сулла Феликс вообще может никого не пускать, если ему заблагорассудится. Это так, Луций Корнелий?

— Так, — спокойно, даже как-то безмятежно подтвердил