Вряд ли кто-то из зрителей сумел разглядеть подробности, слишком быстро всё произошло. Палка встретила озверевшего горбуна в самом начале движения, когда тело уже пошло вперёд, а ноги ещё оставались на месте. Страшный секущий удар пришёлся Бурею прямо в лоб, как раз между маленьких, налитых кровью и бешенством глазок. До толпы долетел треск и звук упавшего тяжёлого тела.

Зеваки ахнули ещё раз. Случилось невозможное – хромой священник играючи свалил самого Бурея. Такого не ждал никто. Несколько мгновений стояла изумлённая тишина, а потом все загомонили разом. Однако представление ещё не закончилось. Бурей поднимался! Утробно рыча, он подтянул под брюхо сначала одну, потом другую ногу, приподнялся на четвереньки, не переставая рычать, помотал башкой и попытался встать, но неудачно. Отец Меркурий поднял палку, собираясь добить поверженного…

– Стоять. Оба, – воевода Корней шагнул между противниками и чуть выдвинул меч из ножен.

– Слушаюсь, эпарх! – отец Меркурий опустил палку и непроизвольно вытянулся.

Произнесённому таким тоном приказу нельзя не повиноваться. Даже Бурей застыл на четвереньках и перестал рычать. Разбегающимися глазами он вперился в стоящего перед ним Корнея, напоминая в этот момент кошмарную помесь дикого кабана и лохматой собаки.

– Ну что, Буреюшка, наигрался? Или ещё добавить? – людоедски-ласково осведомился воевода. – Только добавлять-то уже я буду. Кхе!

– Х-р-р-а-а, – произнести что-то членораздельное Бурей не мог, но отвечать следовало.

– Значит, наигрался, – констатировал Корней. – Тогда скажи, голубь, что мне с тобой делать? Может, сразу прибить?

– Да пошёл ты! Убивай!

– Серафим! – лысый коротышка, выйдя из столбняка, рванулся к другу, но был тут же остановлен рослым воином, в волосах и бороде которого щедро серебрилась ранняя седина.

– Не-ет, ты у меня ещё поживёшь, помучаешься, – столь же доброжелательно сообщил воевода, – Ну убью я тебя, а на кого ты Сучка – друга своего оставишь? Вся вира на нём повиснет. Тебе-то хорошо, лежишь в могилке, червяки тебя жрут, а ему в холопы навечно? Не выкупится ведь никогда. Кхе! А на попа-то не он кидался, и не его холопы песню поносную орали.

Ответить Бурей не успел. За забором послышалась какая-то возня, донёсся звук крепкой оплеухи, возмущённый гомон, толпа в воротах колыхнулась, и над притихшим в ожидании бури Ратным разнёсся могучий, но – о чудо! – женский голос:

– Да что ж вы творите, антихристы?! Бурей, ты куда Кондрата моего потащил?! Не видел, что ли, раненый он! Сам морду разбил и его за собой?! Настёна, ты только глянь!

Собравшиеся у Бурея во дворе обернулись на шум. Как щука, врезавшаяся в стаю плотвы, в толпу у ворот ворвалась огромного роста ражая баба, за которой поспешала хоть и дородная, но сильно уступавшая ей статями товарка.

– Куда, баба?! – дорогу женщинам заступил невысокого роста муж в полушубке, перепоясанном воинским поясом, на котором висел меч.

Остановить богатыршу ему не удалось – отец Меркурий и не понял, что там произошло, но в следующий миг ратник с ругательствами полетел под ноги прочим зевакам, а женщина продолжила свое движение. Из толпы вслед ей неслись одобрительные реплики.

– Во баба даёт! Ну, Алёна, грудями пришлого зашибла!

– Не говори, сосед, мелковаты Лёхины огрызки супротив наших!

– Алён, а меня не приголубишь?! Я бы под такие-то титьки!

Алёна ничего не слышала. Сейчас для неё существовал только лысый коротышка, которого держал в захвате седой воин. К ним она и устремилась.

– Куда прёшь, лахудра?! Яйца твоего заморыша потом получишь, а сейчас сгинь! – рявкнул седоголовый, удерживая отчаянно брыкающегося Сучка.

Возмущённый рёв лысого недомерка не уступил давешнему рыку Бурея. Как-то извернувшись, он сумел лягнуть по колену своего пленителя и вырвался, когда тот, шипя от боли, ослабил свою и без того не слишком уж крепкую (много ли надо, чтобы удержать вдрызг пьяного заморыша) хватку. В мгновение ока коротышка оказался между Алёной и седоголовым, вырвал из-за пояса топор, который умудрился сохранить во время всех своих приключений, и осведомился:

– Ты кого лахудрой назвал? – удивительно, но взгляд плешивого забияки волшебным образом прояснился, а от пьяной неуклюжести не осталось и следа – на истоптанном снегу двора стоял боец, привыкший выходить с топором против меча.

– Ну, сам напросился, опарыш! – ратник привычно-ловким движением выхватил меч.

Однако кровь не пролилась: воевода Корней вмешался в последний момент.

– А ну, стоять! Сучок, брось топор! Лёха, меч в ножны! В ножны, я сказал! Куда полез?! Ты кого лахудрой назвал? Вдову ратника?! Винись перед Алёной и иди, подбирай своего… кхе… титькой битого!

– Ой, держите меня! Титькой… битого! – вдруг зашёлся в хохоте Сучок, роняя топор и сгибаясь пополам.

Смех охватил толпу со скоростью лесного пожара. Жуткая и пахнущая кровью каша завершилась балаганом:

хохотали все, даже отлипшие от стен Буреевы холопы. Красный как рак Алексей бросил меч в ножны, обвёл бешеными глазами толпу, играя желваками, стащил с головы шапку, поклонился до земли Алёне…

– Не держи обиду, Алёна Трофимовна, не со зла я. Винюсь, – воин как будто вытолкнул непослушным языком слова.

Женщина рассеянно кивнула в ответ на извинения. Её внимание целиком поглотил плешивый коротышка, только что доказавший, что чем-чем, а храбростью его бог, в отличие от роста, не обидел. За несколько шагов преодолев расстояние, отделявшее её от возлюбленного, она с лёгкостью оторвала его от земли и заключила в объятия. Целиком.

– Кхе! – комментарий воеводы не прояснил ничего.

– Да пропустите, леший вас забери! – спутница богатырши вырвалась наконец из толпы и решительно направилась к так и стоявшему на четвереньках Бурею. – Серафим, кто это тебя так? Или с крыши сверзился? А ты, Сучок, чего ржёшь, жеребец стоялый?! Я тебя для чего из-за кромки доставала?! Чтобы ты по крышам лазил и под Алексеев меч подставлялся? Алёна, тащи своего домой и хоть привязывай его там, но чтоб лежал, поганец! Из дому ни ногой!

– Матушка, ну ты чего? – невероятно, но голос Бурея был ласков и полон искреннего почтения и даже беспокойства.

– Да как всегда, дурость вашу мужескую разгребаю, – чувствовалось, что женщина нисколько не сомневается в своём праве так говорить, – Обопрись на руку, вот так, садись теперь! Посмотрим, что там у тебя, – в руках у неё невесть откуда появилась чистая тряпица, от которой остро пахло каким-то лекарством.

– Так заживёт, матушка, – бешеный горбун на глазах превращался в кроткого агнца.

– Заживёт, заживёт, дай посмотрю. – Женщина умело принялась бинтовать пострадавшую голову. – Шить придётся, само не зарастёт. Кровь сейчас остановлю, а в избе зашью. – Лекарка обернулась к Буреевым холопам и распорядилась: – Эй, кто-нибудь, воды вскипятите побольше, да лучин со свечами приготовьте, свет будет нужен. Шевелитесь!

Холопы, обрадовавшись,