Алан.

Я кинулся в гостиную. Алан уже успел добежать до кухни, и теперь оттуда доносился грохот хлопающих дверец кухонных шкафов; при этом бедняга выл, как раненый зверь. Через секунду мимо меня пробежала Саванна, на ходу натягивая футболку.

— Алан! Я уже иду! — испуганно закричала она. — Все будет хорошо.

Однако животный вой и оглушительная канонада деревянных дверец продолжались.

— Тебе помочь? — крикнул я.

— Нет. — Она решительно мотнула головой. — Я справлюсь. С ним иногда такое бывает после больницы.

Она вбежала в кухню. Вначале нельзя было разобрать ни слова — грохот все заглушал, но ее голос звучал ровно и твердо. Встав сбоку от двери, я видел, что Саванна стоит рядом с Аланом, пытаясь его успокоить. Казалось, ее слова не производят никакого эффекта, и я уже хотел идти разбираться, но Саванна оставалась спокойной, говорила, не повышая голоса, и положила руку ему на голову. Алан продолжал хлопать дверцами шкафов.

Наконец, через, кажется, целую вечность, грохот стал более размеренным, ритмичным и постепенно начал затихать. Крики тоже. Саванна заговорила тише, я уже не мог разобрать слова.

Я присел на диван, но через несколько минут вскочил и подошел к окну. Было темно. Тучи прошли, и над горами блестела россыпь ярких белых звезд. Решив проверить, как продвигается процесс, я вернулся на наблюдательный пункт у двери в гостиной, откуда была видна часть кухни.

Саванна с Аланом сидели на полу, спиной к буфету. Голова Алана покоилась на груди Саванны, и девушка нежно гладила его по волосам. Он часто-часто моргал, словно его бил нервный тик. Глаза Саванны подозрительно блестели, но на лице были написаны решимость и сосредоточенность — она не хотела показывать Алану, как больно ей самой.

— Я люблю его, — услышал я слова Алана. Он говорил не молодым баском, который я слышал в больнице. Это была жалобная мольба испуганного мальчишки.

— Я знаю, малыш. Я тоже его люблю. Очень сильно. Ты боишься, и я тоже боюсь.

Я видел, что она говорит искренне.

— Я люблю его, — повторил Алан.

— Он пробудет в больнице пару дней. Врачи делают все, что в их силах.

— Я люблю его.

Саванна поцеловала его в маковку.

— Тим тоже любит тебя, Алан. И я тебя люблю. Он ждет не дождется, когда снова будет кататься с тобой на лошадях. Он мне сам говорил. Тим очень гордится тобой. Он все время рассказывает мне, какой ты молодец, как лихо управляешься с хозяйством.

— Я боюсь.

— Я тоже боюсь, маленький. Но врачи делают все, что могут.

— Я люблю его.

— Я знаю. Я тоже люблю его. Больше, чем ты можешь себе представить.

Некоторое время я наблюдал за ними, чувствуя себя лишним. Саванна ни разу не подняла глаза, и я с отчаяньем понял, что прошлое ушло безвозвратно и призраки не оживут.

Похлопав себя по карманам, я вытащил ключи от машины и направился к выходу, чувствуя неприятное жжение вокруг глаз — предвестник слез. Услышав громкий скрип открываемой двери, Саванна не шевельнулась.

Я неверными шагами сошел с крыльца — ноги заплетались, как от смертельной усталости, и позже, у мотеля, когда я стоял, пережидая светофор, прохожие удивленно косились на плачущего мужчину за рулем.

Остаток вечера я провел в одиночестве в своем номере. По коридору мимо моей двери проходили люди, везя за собой чемоданы на колесиках. На стоянку то и дело въезжали машины, и комната на миг освещалась светом фар, а на стене появлялись причудливые тени. Люди все время в движении, им свойственно стремиться к новым горизонтам. Я отчаянно завидовал этим незнакомым людям, не зная, смогу ли когда-нибудь сказать о себе то же самое.

Я даже не пытался заснуть — лежал и думал о Тиме, но странно — вместо истощенного больного, которого я видел в палате, мне вспоминался стройный молодой человек, которого я видел на пляже, — типичный студент, улыбавшийся всем и каждому. Я думал о моем отце, гадая, какими были его последние недели. Я пытался представить, как сиделки слушают его бесконечные рассказы о монетах, и очень надеялся, что директор сказал мне правду и отец отошел в мир иной тихо, во сне. Я думал об Алане и неизвестном мире, в котором он живет. Но в основном я думал о Саванне, вспоминая проведенный с нею день и постоянно возвращаясь мыслями в прошлое, ощущая громадную печаль и какую-то опустошенность.

Утром я полюбовался рассветом, глядя, как золотой шар медленно поднимается из-за горизонта. Побрившись, собрал свои немногочисленные вещи и отнес в машину. В закусочной напротив я заказал себе завтрак, но когда передо мной поставили тарелку с дымящейся снедью, я оттолкнул ее и обнял ладонями чашку горячего кофе, думая, встала ли уже Саванна. Наверное, кормит лошадей.

В девять часов я подъехал к больнице. Расписавшись на листе посещений, я поднялся на лифте на третий этаж и прошел по знакомому со вчерашнего дня коридору. Дверь в палату Тима была приоткрыта; было слышно, что там работает телевизор.

Увидев меня, Уэддон удивленно заулыбался.

— Привет, Джон, — сказал он, выключая телевизор. — Входи. Я не смотрю, включил от скуки.

Я присел на тот же стул, где сидел вчера. Сегодня Тим выглядел получше. С третьей попытки ему удалось сесть прямее, и он снова поднял на меня глаза.

— Что привело тебя сюда так рано?

— Я уезжаю, — объяснил я. — Мне нужно успеть на завтрашний рейс в Германию. Знаешь, армейская жизнь диктует свои законы.

— А меня, наверное, сегодня отпустят домой. Я отлично спал прошлой ночью.

Я подозрительно посмотрел на Тима, приняв последнюю реплику за намек на то, что прошлой ночью и мы с Саванной не скучали, но наш больной сидел с самым невинным видом.

— Нет, правда, Джон, почему ты приехал? — спросил Тим.

— Не знаю, — признался я. — Просто хотелось тебя увидеть. Может, тебе захочется со мной проститься.

Он кивнул и отвернулся к окну, из которого был виден только огромный кондиционер.

— Знаешь, что хуже всего? Алан остается один. Шансов выкарабкаться у меня мало, зато есть все шансы скапутиться. С этим я еще могу смириться. Как я уже говорил, со мной моя вера, и я знаю или по крайней мере надеюсь, что попаду в лучший мир. А Саванна… Если со мной что-то случится, она будет сильно горевать, но знаешь, гибель родителей заставила меня кое-что понять.

— Что жизнь несправедлива?

— Ну, это в первую очередь, но я убедился, что все можно пережить, каким бы невозможным это ни казалось вначале. Со временем скорбь ослабевает. Не то чтобы она исчезает совсем, но с тем, что остается, уже можно жить. Так будет и с Саванной. Она молодая, сильная, сможет пережить утрату. Но вот Алан… Не представляю, что с ним станется. Кто о нем позаботится, как он будет жить…