чем не виноват, – отвечает она и опускается на стул.

Такое чувство, что Ангел во всем винит себя.

АНГЕЛ РАХИМИ

Итак, Роуэн ненавидит собственных фанатов. Такого я не ожидала. Но мне некого винить, кроме себя. Не нужно было соглашаться, когда Джимми попросил меня ехать с ним. Может, откажись я – и он вернулся бы на студию и не думал сейчас об уходе из «Ковчега». А я не стала бы невольной свидетельницей того, как рушатся отношения Роуэна и Джимми.

Из-за того, что Роуэн на меня наорал, я не переживаю. Но наблюдать за тем, как они ссорятся, по-настоящему мучительно. Как будто мир расползается по швам у меня на глазах. Но что я могу сделать? Боже, да ничего. А вдруг из-за меня они совсем перестанут разговаривать? Возненавидят друг друга?

Боже, боже.

Что я натворила?

Все случившееся – моя вина.

Зачем я здесь?

Что я делаю со своей жизнью?

Я встаю и решительно отодвигаю стул. Все сидят в гостиной, так что никто не видит, как я бегу в кабинет, заталкиваю в рюкзак толком не просохшую одежду и натягиваю свитер. Никто не видит, как я закидываю рюкзак на спину и волочу чемодан по коридору. Никто не видит, как я открываю дверь и ухожу, ни с кем не попрощавшись.

•

На улице по-прежнему льет дождь, причем такой сильный, что я почти ничего не вижу. Мир скрыт за серой пеленой, отчего возникает ощущение, будто я никак не могу очнуться от кошмара. Или это затянувшаяся фантазия? Я уже ничего не понимаю.

Стоит мне выйти на пустую дорогу, как чемодан плюхается в лужу и волна грязной воды заливает ботинки и носки. Я озадаченно гляжу по сторонам – лужам нет ни конца ни края. Может, таксистка не обманула, и на землю действительно обрушился потоп. За дорогой стоят несколько коттеджей, но за ними виднеются только затянутые дождевой дымкой поля. Кажется, в мире уже не осталось людей, и он медленно погружается под воду.

Я останавливаюсь.

Что я делаю?

Куда иду?

Кто я без «Ковчега»?

Я вытаскиваю из кармана телефон. После двух гудков в трубке слышится мамин голос:

– Алло?

Я вытираю залитые дождем глаза. Даже не думала, что так по ней соскучилась.

– Привет, мам, это я.

Интересно, она до сих пор злится? Будет на меня кричать? Я надеялась, что трубку возьмет папа.

– Фереште. – Мама ждет, что я скажу что-нибудь, но я молчу. – Я думала, ты вернешься только завтра.

Ноги вдруг становятся ватными – мне бы присесть, да негде.

– Мам, я не знаю, что делаю, – вдруг вырывается у меня.

– Фереште, что случилось? Расскажи мне, расскажи маме. Я здесь, девочка моя. Я здесь.

– Ты еще злишься?

– Я никогда на тебя не злилась. Только боялась.

– Почему боялась?

Мама отвечает не сразу.

– Потому что вдруг почувствовала, что совсем тебя не знаю. – Она говорит очень тихо – а может, со связью проблемы из-за дождя. – Ты так хотела увидеть эту группу, что тебе было плевать на собственные достижения. И ты так кричала… И я подумала: почему моя девочка так себя не ценит? Почему ее волнует только какая-то группа?

По щекам бегут слезы. Я стою под дождем и безудержно плачу.

– Я встретилась с «Ковчегом», – говорю я между всхлипами.

– С этой группой?

– Да…

– И все прошло… не очень?

Из-за шума дождя я едва ее слышу.

– Ну… все прошло не так, как я ожидала… Я думала… что обрадуюсь, когда увижу их… Но вместо этого почувствовала, что в мире нет ничего хорошего… что счастья тоже нет…

Рыдания сдавливают горло, я понимаю, что несу чушь, но ничего не могу с собой поделать. Я без сил опускаюсь на бордюр.

– Я не м-могу… Н-не знаю, кто я без них… – Пальцы свободной руки сжимаются в кулак возле лица. Я хочу себя ударить, хочу почувствовать боль. – Вся моя жизнь – это «Ковчег», н-но… Я больше в это не верю… И б-больше у меня ничего не осталось.

– Девочка моя… – шепчет мама, и боже, как я хочу, чтобы она оказалась здесь, чтобы обняла меня и утешила, как в детстве, когда я прибегала к ней с разбитой коленкой.

– Ты думаешь, что это глупо? – хриплым голосом спрашиваю я. – Что все это подростковые глупости?

Ну разумеется, именно так она и думает. Разве может быть иначе?

– Нет, Фереште, – отвечает мама. – Нет. Я думаю, что ты девушка с огромным сердцем.

Я закрываю глаза рукой и с трудом произношу:

– Я не знаю, во что теперь верить.

– Аллах с тобой. И я с тобой.

Я знаю, что она права, – во всяком случае, очень на это надеюсь. Но как объяснить ей, что этим не заполнить дыру в груди, оставленную «Ковчегом»?

– И у тебя есть ты, – говорит мама. – Фереште, моя…

Звонок обрывается. Я приближаю телефон к лицу и вижу, что сигнал окончательно пропал.

•

– Привет, Ангел, – внезапно окликает меня знакомый голос.

Я изумленно поднимаю глаза. В паре метров стоит Блисс Лэй. На ней те же джинсы, что были в среду, над головой – большой зонт.

– Решила поистерить под дождем? – улыбается она. – Как уместно и разумно.

– Что? Почему? Как?.. – оторопело бормочу я.

– Потеряла дар речи. Ожидаемо, – важно кивает она. – Я умею произвести впечатление.

Блисс опускается рядом со мной на тротуар и поднимает зонт так, чтобы он укрывал от дождя нас обеих.

– Ну и что с тобой стряслось? – спрашивает она.

– Кризис среднего возраста, – мрачно шмыгаю носом я.

– Та же фигня.

– Где ты была?

– Дома сидела. Не высовывалась на улицу с самой среды. Папарацци взяли нас в осаду.

– А сюда зачем приехала?

– Устала прятаться, – отвечает Блисс. – И решила, что пора брать жизнь в свои руки и разбираться с этим дерьмом. Роуэн написал, что они едут в Рочестер. Но я ему не ответила, – хмыкает она.

– О.

– А ты-то что тут делаешь? Далековато забралась. Ты же не преследуешь Джимми? Потому что это было бы странно. А я уже решила, что ты клевая.

Я открываю рот, чтобы рассказать, как много событий вместили в себя последние два дня, – и закрываю, только устало качая головой. Бесполезно.

– Ну супер, – вздыхает Блисс, и мы просто сидим, спрятавшись под зонтом, пока я выплакиваю остаток слез.

ДЖИММИ КАГА-РИЧЧИ

Дедушка включает телевизор – показывают передачу о торговле недвижимостью. Как будто бормотание ведущего о выставленных на продажу домах может нас успокоить.

Но никто не собирается успокаиваться.