– Мне кажется, что он хочет получить от нас что-то другое, – игриво отвечает Тереза, покачивая бедрами.

Лицо мадам Бертран суровеет.

– Хотя ваши постельные утехи, на которые ты намекаешь, – произнесла она с отвращением, – и проходят в моем доме, я хочу, чтобы ты знала, что я не просто хозяйка борделя. Я вдова бывшего чиновника из военного министерства.

– Именно поэтому, мадам, – спрашивает Тереза своим невинным голоском, которому я так завидую и пытаюсь подражать, – вы и стали маркитанткой?

Теперь эти рамки стоят невостребованные в углу моей комнаты, как два упрека. Мадам Бертран говорит, что в ответе за наше образование. «Но чему вы можете научить нас?» – спрашивает Тереза елейным, невинным, однако дерзким голоском. Когда же я сажусь учить буквы, мадам Бертран подводит меня к рамке с гобеленом и чопорно произносит: «Женщина пишет нитью», – и я подозреваю, что она сама не умеет ни читать, ни писать.

– Почему ты говоришь, что он приятель короля? – вновь спрашиваю я Терезу, возвращаясь к теме графа. Я морщусь, когда она заплетает невероятно тонкие косички у меня за ушами.

– Знаешь, он всегда такой важный – заметила, как мадам Бертран перед ним приседает, как дрожат у нее руки? Быть может, виной всему джин, но руки ее дрожат еще сильнее, когда он приходит. А этот Лебель часто перед ним кланяется, а ведь каждый знает, что Лебель очень влиятельный человек и очень близок к королю. Они оба чересчур подобострастно держатся с нашим графом. «Подобострастно» значит уважительно.

– Я знаю, что такое «подобострастно», – отвечаю я. – Граф не заглядывал к нам уже больше двух недель, а Роза с кухни сказала мне, что король с дочерьми на неделю отправился в Шуази. О! Наверное, этим и объясняется его отсутствие: ему пришлось сопровождать короля.

– Вот видишь, – торжествует Тереза. – Я же говорила тебе, что он важная птица.

Она втыкает шпильку мне в волосы и проворачивает. Мне Тереза не слишком нравится – лицо у нее хитрое и надменное. Она привыкла всегда командовать, хотя граф явно предпочитает меня.

– Я даже не уверена, что он поляк, – говорю я, когда она укладывает косу вокруг моей головы и закрепляет ее шпильками. Масло пахнет овечьим жиром, наверняка она взяла его на кухне. – Он отлично говорит по-французски.

– Знаешь, любой французский для тебя покажется идеальным, – резко отвечает Тереза – камень в сторону моего руанского акцента. Тереза говорит, что я должна слушать, как она говорит, потому что сама она родилась и выросла в Париже. К тому же она старше.

– Вовсе нет, – возражаю я. – Я общалась с важными господами. И у меня хороший слух.

До того как оказаться здесь, Тереза была никем, обычной публичной девкой с улицы Ляпп, а ее тетушка за небольшое вознаграждение согласилась с ней расстаться. Роза, посудомойка, рассказала мне, что Тереза часто расспрашивает мадам Бертран, когда та напивается и становится вялой и болтливой. Но о графе она и тогда молчит. Я вынуждена согласиться с Терезой, что в этой истории много загадочного.

– Возможно, его французский действительно идеален. У моей тетки был клиент из России – это недалеко от Польши, – у него были очень жидкие волосы, и его акцент понять было трудно. Готово! Потрогай.

Я провожу рукой по тяжелым косам, уложенным у меня на голове, влажным от масла.

– Ты уверена, что весь этот жир необходим?

– Конечно же, – мягко отвечает Тереза. – У моей тетки именитые клиенты, и она постоянно рекомендует это масло. Я уверена, что он не поляк. Мне кажется, он француз, уж больно ненасытен. – Она закупоривает фляжку с маслом, вытирает руки о простыни. – Не крути головой, чтобы масло не капало. Нужно время, чтобы оно впиталось. Только французы уже через час готовы к новым подвигам. Я слышала, что англичанам нужен целый день отдыха, и всем известно, что поляки занимаются этим раз в неделю. И тем не менее граф берет скорее количеством, чем качеством соития.

– Точно! – соглашаюсь я, но слова ее меня смущают, потому что я сомневаюсь, что можно судить о качестве секса, – это же не пара туфель или сюртук, которые можно легко оценить.

* * *

Граф приходит тихо, пешком, или его приносят в портшезе, никогда не слышно цокота каблуков, который предвещал бы его появление. Обычно он прибывает в компании Лебеля или другого мужчины, которого я не знаю, и этот второй остается в гостиной внизу, пока граф поднимается в спальни.

Тереза забеременела, и ее спешно отослали в деревню – в дом кузины, уверяет мадам Бертран. Конечно, я рада, что она уехала, но гадаю, что ждет ее дитя, – позволит ли граф ей родить? И вернется ли она сюда после рождения ребенка?

На прошлой неделе ее место заняла другая девушка, но я уже чувствую, что граф устал от нее: Клер слишком дерзкая и язвительная, а графу это не по душе. У нее великолепные волосы, в которые бы Тереза точно влюбилась, и ангельское личико, совсем как у нимф на панелях на стене. Хотя она, похоже, моя ровесница, жизнь на улице сделала ее лицо и взгляд слишком суровыми. Мама всегда говорила, что мы должны стараться, чтобы лишения не оставляли на нас следа, и что никогда нельзя позволять себе срываться. Она постоянно приговаривала: мужчина создан крепким, а женщина – мягкой, когда кто-то из моих сестер фыркал или кривил губы, рассказывая какую-то неприличную историю.

– Вот это, – говорю я графу, – очень красивая, просто необыкновенная туфля. – Я поднимаю вверх маленькую красную домашнюю туфельку на каблучке, сделанную из мягкой лайковой кожи и украшенную тремя слоями рюшей из желтого атласа.

– Красивая, – медленно соглашается он, делает глоток вина, не сводя с меня глаз. Он проводит здесь весь день – мы совокуплялись только дважды, но я скажу Клер, что это было целых три раза, – и сейчас отдыхает в уютной постели; я чувствую, что у него во дворце много работы, но он не хочет туда возвращаться. Потом в дверь постучится слуга и прошепчет месье графу, что дела больше не могут ждать, тогда граф вздохнет, встанет осторожно, словно старик, поцелует меня и скажет, что я единственная, рядом с кем он чувствует себя живым и молодым. Но сегодня у него нет срочных дел, поэтому он лениво нежится в кровати.

– Держу пари, что эта пара туфель стоит больше четырех сотен ливров.

– Наверное, ты права, дорогая моя.

– Или даже сотен шесть. Видите, вот здесь… – я переворачиваю туфельку и показываю ему красную шелковую подкладку, – это самая лучшая ручная работа. Видите, какие аккуратные здесь стежки? И подкладка из чистого шелка – признак настоящего качества.

– Никогда бы не подумал, что пошив туфель требует такого мастерства.

– О да, – серьезно киваю я. – Пошив туфель требует большого мастерства, а еще больше умения требуется, чтобы пошить пару. – Когда мы проживали в Руане и мой отец еще не сидел в тюрьме и не бегал от закона, он работал сапожником, и я смутно помню со времен раннего детства запах полированной кожи в мастерской, кучи мягкой кожи и корзину с деревянными каблуками.