Девочка с кукольным личиком шипела, скалила остренькие зубки, металась, принимая немыслимые позы, но охотник на демонов был беспощаден.

— Я так и предполагал, — сообщил он Мускулюсу, творя пассы, как если бы беседа венатора при исполнении с малефиком на четвереньках была для Фортуната самым обыденным делом. — Демон всегда ищет родителя, чтобы покончить с ним. Обломавшись на дальних попытках, эта тварь просто обязана была явиться лично. Я позже вам все объясню, коллега…

«Вам дядя Фарт еще не рассказывал, что демонов нет? Совсем?!» — шепнула ночь, подражая бродяге Яношу.

— Демонов нет… — прохрипел колдун, плохо соображая, какую чушь несет.

Охотник ничуть не удивился.

— Разумеется, нет. Я же сказал, что все объясню… позже…

Он поперхнулся. Кашлянул разок, другой. Зашелся надсадным кашлем, сгибаясь в три погибели. Фортунат Цвях не мог, не желал согласиться с судьбой, более беспощадной, чем самый опытный венатор. Подложить свинью в момент триумфа! Дрянь! Мерзавка! Уличная девка! Судьба лишь подхихикивала в ответ, скручивая жертву, сминая в единую колоду Тарота. Мигом позже развернулся знакомый веер. Шут, Император, Рыцарь Жезлов, Висельник… младенец, юноша, мужчина, старик, глубокий старик…

Тремор маны исказил структуру чар до неузнаваемости.

Края «синяка» разлепились, выпуская начинку. «Западня слизня» сохла, трескалась, разлеталась хрупкими осколками. Это уже было! — в лесу, на Ежовой Варежке, пять лет назад, когда защиту троицы магов снесло шквальным ударом Просперо Кольрауна… Мускулюс решил, что к нему рок тоже неравнодушен. Демонов, согласно завиральным теориям, нет, но лишиться охотника на демонов в разгар обуздания — особый подарочек! К счастью, дитя-одуванчик, обретя свободу, решило не искушать судьбу по новой. Возможно, сыграла роль порча, щедро отмеренная демону колдуном; возможно, нет, но времени для изысканий Высокой Науки не оставалось.

Темнота разжала кулак. Втянула в черный ночной рукав.

— Ушла! ушла, удрала…

На мостовой, рядом со стонущим от боли колдуном, плакал Фортунат Цвях, охотник на демонов, белобрысый отрок семнадцати лет от роду, чем-то похожий на Яноша Кручека. Рыдал, как ребенок, у которого отобрали только что подаренную игрушку, колотя разбитыми в кровь руками о мостовую.

Отовсюду к ним бежали циркачи.

Мемуары Фортуната Цвяха, охотника на демонов, или дав клятву — держись!

(в начале — одиннадцать, а в конце — около шести лет тому назад)

(продолжение)

Клянусь зарницей вечера

И тихим шагом дня,

Иных обетов нечего

Просить вам у меня.

Зачем другой мне клятвы власть?

Зачем мне клясться или клясть?!

Томас Биннори, «Подражание Ад-Самиху»

Вернувшись с удачной охоты, Фортунат Цвях посетил казначейство. Сдал чиновнику гарантию ликвидации демона-заказника: Ярус Скотов, злобный дух III категории, отсроченный вызов из Чуриха. Получив оговоренную премию, охотник явился в дом Кручеков.

Где и застал доцента Матиаса со склянкой яда в руках.

Кидаться отбирать зелье? Чарами вышибать склянку из пальцев самоубийцы?! Творить чудеса в духе фарсов прима-драматурга Уилла Джолтлэнса?! Глупо. Желай Матиас отравиться, он бы это сделал. Вчера, сегодня, завтра. И никакой венатор, хоть трижды друг детства, не помешал бы.

Фортунат стоял в дверях, небрежно помахивая тросточкой, и ждал.

— «Волчий лютик», — задумчиво произнес Матиас, разглядывая склянку на просвет. В неизменном сюртуке, огромный, грузный, сейчас он особенно напоминал комод. Вот-вот распахнется рот-полочка, и содержимое склянки укроется в недрах. — Смешно: лютик, лютый, лють… Ничего общего, если не задумываться. Если не распробовать слово на вкус. Мурашки на языке, слюнотечение, озноб. Далее рвота, судороги, паралич дыхания. А такое милое слово…

— Твой сын здоров умом и телом, — венатор поддержал безумный разговор, как если бы речь шла о вчерашних скачках. — Да, магом ему не быть. Ну и что? Большинство людей пожмет плечами, расскажи ты им о своей беде.

— Большинство людей можно обучить хоть какой-то безделице. Раскрашивать мыльные пузыри желтым и синим. Выбросить «дюжину» пять раз подряд, играя в кости. Да, долго, трудно, но чему-то обучить можно едва ли не каждого. Янека нельзя обучить ничему. Вслушайся в это слово: «ничему». В нем звучит эхо «волчьей люти». И не пытайся своей тросточкой ввести меня в транс. Помни, с кем имеешь дело.

Опустив трость, охотник всем весом оперся на хрупкую полоску дерева. Обманчиво хрупкую. Заклятая на рассвете пятницы «под купель ветра», тросточка с успехом заменяла шпагу. Особенно когда объект воздействия на шпагу реагировал лишь демоническим хохотом.

— И это повод оставить парня сиротой? Я был о тебе лучшего мнения, дружище Мэт.

— Я тоже. Скажи, Фарт: зачем парню такой отец? Я — вечное напоминание, кем бы он мог стать, кем хотел бы стать, кого хотел бы превзойти… Музыкант гордится сыном-виртуозом. Пекарь гордится сыном, чьи булочки — лучше, чем получались у родителя. Легко ли Янеку будет служить в гвардии или заседать в суде, зная, что жив я — вечный укор нам обоим?!

Возразить было нечего. Вертясь среди магов и кудесников, с увлечением делая пассы и выкрикивая детские заклинания, малыш Янек однажды вырастет и поймет: безнадежно. Вся его шмагия — запертый в бутылке джинн, которому никогда не выбраться из-под печатей. Что он возьмет в руки, Янош Кручек, безвинная жертва обстоятельств?

Не склянку ли с «волчьим лютиком»?!

— Послушай меня, Мэт. — Фортунат Цвях не знал, что переступает опасный порог, определивший его путь на долгие годы, приведя в захолустную Ятрицу. — Не спеши. Я клянусь, что найду способ излечить твоего сына от слома. Давай искать вместе. Если однажды поймем, что наши усилия тщетны, мы возьмем твою ядовитую пакость в четыре руки и подумаем, как жить дальше. А пока я, ученик Гарпагона Угрюмца, начинаю охоту за новым демоном. Демоном шмагии. Клянусь, что добыча не уйдет от таких ловцов, как два старых волчатника.

Матиас Кручек шваркнул склянку об пол.

— Ты поклялся, — сказал приват-демонолог.

— Я поклялся, — ответил охотник на демонов.

— Хорошо. Тогда для начала ты должен знать, что демонов нет.

Любой студиозус-первокурсник Реттийского Универмага знал о демонах все.

Демоны обитали на ярусах Преисподней, буравом пронзавшей земной диск. Страстные, злобные и ревнивые, дети Нижней Мамы, чье тайное имя — Мания — произносилось шепотом. Разумеется, Нижняя Мама отнюдь не рожала эту свору из чрева, в муках и воплях, подобно смертной бабе. Даже подумать о таком было бы кощунством. Когда император с балкона обращается к офицерам гвардии: «Дети мои!», мы же не подразумеваем, что Его Величество лично произвел на свет этих плечистых, увешанных орденами головорезов?