– По ночам в таких местах даже полиция не показывается, – сообщил он.

– Нас это устраивает, – с энтузиазмом заверил я.

– Может быть, господин и госпожа желают посетить храм любви?

– Нет уж. Вези в этот самый Тис-Хазар. Или мы наймем другую машину.

Дом, куда нас после невыносимо долгого петляния по узким улочкам, привез рикша, называется гостиницей. Так гласит покосившаяся вывеска с выцветшими буквами. Вряд ли в этой «гостинице», притулившейся в грязном переулке, заваленном кучами гниющего мусора, когда-то бывали постояльцы. Во всяком случае, нормальный человек, увидев перекошенный фасад с темными окнами, выщербленные ступени лестницы и дверь, которую вместо стекла прикрывает грубо приделанный лист почерневшего картона, испытал бы желание зажать нос и сбежать отсюда, но уж точно не переночевать.

Двери оказались заперты. Я подергал за ручку. Навалился плечом. Никакого эффекта. Оглянулся назад. Коляска рикши уже улепетывает во все тяжкие, выхватывая тусклым светом единственной фары домишки с заколоченными окнами. Пожав плечами, прикладываю ухо к грязному картону. Голоса. Негромкая музыка. Значит, все же дом не заброшен. Мишель зябко ежится от ночной прохлады, обхватив себя за плечи. Из освещения в переулке только звездное небо, отчего все стены кажутся голубыми.

– Вроде не пусто, – говорю я. – Черт, как спать охота. Эта беготня по жаре меня измотала.

– Может, постучать?

Я долго бью кулаком по косяку.

– Эй, есть тут кто? – крик мой далеко разносится по пустому переулку и глохнет в мусорных кучах.

– Наблюдаю присутствие не менее двадцати человеческих особей. Имеется холодное оружие, – сообщает Триста двадцатый.

Наконец, когда мои крики заставляют выползти из грязных подворотен несколько спавших там невнятных личностей, двери приоткрываются. Узкий луч света из дверной щели кажется мне ослепительным.

– Что желает господин? – интересуется худой лысый человечек в белом.

– Переночевать. Хорошую комнату на двоих. С чистым бельем. Это возможно?

– Конечно. Господин пришел по адресу. Это будет стоить пятьсот рупий.

– Триста рупий и ужин бесплатно, – вмешивается Мишель. – Иначе мы пойдем в другой бордель.

– О, госпожа! Только для вас! Прошу вас, входите! – слово «бордель» встречавшего явно не смутило.

Мы оказываемся в большом зале, напоминающем ресторанчик или пивной погребок, углы которого теряются в полутьме. Внутри на удивление чисто. Или это нам только кажется после осмотра уличных достопримечательностей. Несколько тусклых бра из мутноватого стекла придают заведению таинственный вид. Пахнет ароматическими благовониями и чем-то приторно-сладким. Откуда-то доносится тихая музыка – заунывное треньканье неизвестного струнного инструмента под буханье ручного барабана.

– Господин похитил госпожу у ревнивого супруга и желает с ней уединиться? – негромко интересуется человечек, обнажая в услужливой улыбке почерневшие зубы. Глаза его при этом остаются абсолютно серьезными. На звук его голоса к нам поворачивается несколько голов. Прав Триста двадцатый – тут не меньше двадцати человек. Сразу и не разглядишь. Одни мужчины. Сидят вдоль стен, прячась в темноте, как тараканы. Мутноватые взгляды щупают Мишель, сжавшую мою ладонь так, что коготки больно впились в кожу. Почему-то я представлял себе бордель как дом с большим количеством женщин. Но сейчас тут не видно ни одной. «Да они здесь просто ширяются втихаря!» – догадываюсь я.

– Точно, – соглашаюсь я. – Похитил.

– Прошу вас, господин. Номер люкс. Не волнуйтесь – никаких насекомых.

– А ужин? – интересуется Мишель. И снова липкие взгляды опутывают ее.

– Доставим прямо в номер, – успокаивает ее человечек. – Только у нас правило – деньги вперед, госпожа.

Мишель фыркает.

– Сначала покажите ваш люкс.

Скрипучая темная лестница на второй этаж. Пахнущий плесенью коридор. Массивная дверь открывается без скрипа. Небольшая комнатка, большую часть которой занимает огромная кровать. Крохотная кабинка открытого душа. Пустой бар с грязным стеклом. Вытертый ковер на полу.

– Белье в шкафу, господин. Все чистое, не беспокойтесь.

– А вода есть? – спрашивает Мишель.

– Конечно, госпожа. Только не слишком горячая.

– Держите, – я протягиваю ему несколько цветных бумажек. Подумав, прибавляю еще одну. – К ужину дайте несколько бутылок пива. Закрытых. Холодных. И что-нибудь не острое из еды.

– Да, господин. Еду принесут через час-полтора. Желаю приятно провести время.

Задвижки или замка на двери не оказалось. Это мне сразу не понравилось. На всякий случай подпираю дверь стулом. Решаю не расставаться с ножом. Мало ли что. Через закрытые ставни с улицы доносится шум пролетающего на небольшой высоте коптера. Черт возьми, эти сволочи никак не желают успокоиться!

– Я в душ! – нетерпеливо заявляет Мишель, выудив из шкафа белую тряпку, по-видимому, призванную служить полотенцем. И начинает сбрасывать с себя одежду.

Все-таки Мишель – странная женщина. Никак не могу привыкнуть к ее неожиданным превращениям. Только что усталые, голодные, до чертиков испуганные, мы бродили по трущобам незнакомого города, не зная, удастся ли нам где-нибудь переночевать. Казалось, мы заснем, как убитые, едва прикоснувшись головой к подушке. И вот – стоило ей раздеться и влезть под струю еле теплой воды, как тело ее начинает свой притягательный танец. Ничего особенного – она просто поднимает руки, проводит ладонями по волосам, подставляя лицо под удары упругих струй. Медленно поворачивается, запрокинув голову вверх. Мокрые волосы – щупальца, охватившие ее длинную шею. Медленно шевелятся, ласкают матово светящуюся кожу. Изгиб талии отражает тусклый свет светильника. Грудь призывно поворачивается, гипнотизируя меня. Розовое пятнышко соска твердеет под прикосновением прохладных ручейков. Бледнеет, превращаясь в жемчуг. Я не свожу с него глаз. Я больше не хочу есть. Не хочу спать. Не хочу пить. Я хочу прикоснуться губами к этой маленькой жемчужине. Тронуть ее языком. Ощутить, как трепетно дрожит от моего прикосновения мокрое тело. Я забываю про все. Иду к ней, подобно глупому кролику в объятия змеи. Я думаю, что все женщины такие же странные, как Мишель. Просто у меня не было случая в этом разобраться. А сейчас нет и желания. Потому что сейчас мне нет никакого дела до остальных. Весь мой мир сосредоточен в манящей ложбинке пониже гладкого живота.

– Ничего не могу с собой поделать, – жалуется Мишель, протягивая ко мне руки. – В меня будто бес вселился.

– И в меня. Ты меня с ума сводишь, – хрипло отвечаю я. И втискиваюсь в узкую кабинку.

Больше мы ничего не говорим. Мишель бросается мне на шею. Обвивает меня скрещенными ногами. Я не понимаю – как, но я мгновенно оказываюсь в ней. Ее бессвязный шепот царапает мне душу. Я мечтаю войти в нее весь, без остатка. Я становлюсь грубым. Податливое тело скользит в моих мокрых руках и я стискиваю его все крепче, стремясь удержать, но оно рвется на волю, извивается, вырываясь, и вновь течет меж моих пальцев. Мгновенная боль – ноготки Мишель впиваются мне в плечи. Тягучая судорога превращает ее в камень. В теплый дрожащий камень. Она издает низкий горловой стон, словно умирающее животное. Наверное, это и есть смерть. Короткий сладкий миг между жизнью и небытием. И я с криком взрываюсь, испытав острое чувство досады, что все кончилось так быстро.