– Вы, наверное, забыли, – улыбнулась Нина. – Я из Низов.

Лагутин вконец смутился:

– Да будет вам! Мы ведь тоже не из графьев.

Пару минут она смотрела на него почти с ужасом. А потом, когда до нее наконец дошло, громко, в голос, рассмеялась.

– Ой, да вы не поняли! Это поселок такой – Низы! В Сумской области. А вы что подумали?

Теперь смутился Лагутин. Самое умное было посмеяться вместе с ней, он так и сделал.

Напряженная обстановка тут же исчезла. Нина глотнула коньяку, смешно поморщилась и посмотрела на Лагутина.

– Невкусно, простите. И зачем люди пьют?

Лагутин вздохнул:

– По-разному. Кому-то нравится сам процесс, кому-то последствия. А кому-то, представьте, и вкус! А другим это просто помогает, поверьте.

Нина раскраснелась от съеденного и выпитого, и он подумал, что она вполне милая. Нет, ничего особенного, конечно. Глазу, как говорится, зацепиться не за что – совсем обычное, рядовое лицо. Таких лиц в стране – тысячи и миллионы. Обычная женщина из толпы. Пройдет – не заметишь. Увидишь – не вспомнишь. Но краснеет она мило, робеет смешно. Наивная какая-то. Впрочем, может, обман? Где они, эти наивные? Кажется, исчезли как класс.

Да и вообще – кто знает, какая она и что у нее за плечами? И кстати, ему это совсем не интересно. Совсем.

А молчаливая Нина после рюмки коньяка разговорилась – рассказывала про свой поселок, и было видно, что по малой своей родине она тоскует и любит ее.

– Что вы, – горячилась она, – прекрасное место наши Низы! Речка есть, Псел называется. Между прочим, там у нас, в Низах, древнее поселение раскопали! Да-да! Не верите?

Лагутин сделал протестующий жест:

– Что вы, что вы! Конечно же, верю, как не поверить.

И Нина вдохновенно продолжила:

– Поселение железного века, – гордо сказала она, наблюдая его реакцию.

Он изобразил удивление:

– Да что вы? Ну надо же, а?

– А в девятнадцатом веке построили сахарный завод, – гордо объявила она. И тут же грустно добавила: – Правда, сейчас он банкрот. А самое главное, – она таинственно замолчала, словно готовилась предложить необычайный сюрприз, десерт, который непременно приведет Лагутина в изумление, – у нас каждое лето отдыхал Петр Ильич. Представляете? Почти каждое лето, – с напором повторила она и откинулась на спинку стула.

Взгляд у нее был торжествующий, важный, и Лагутин выдавил:

– Ну ничего себе, а? Сам Петр Ильич!

– Да, – с радостью подхватила Нина, – и музей есть Петра Ильича, в усадьбе Кондратьевых. И пьесы Кондратьевым он посвятил: «Вечерние грезы» и «Салонный вальс» – это супругам. А дочери Дине – «Вальс-безделушку».

Лагутин не нашел что сказать и повторил:

– Ну надо же, а?

А раскрасневшаяся Нина не умолкала:

– А знаете, и Чехов бывал в наших местах. И конечно, заехал в усадьбу! Он обожал музыку Петра Ильича. И у нас построили первый деревянный храм, кстати, Иоанна Богослова. Правда, сейчас он каменный. Но…

– А работы, конечно, нет? – с сарказмом перебил ее Лагутин.

– Нет совсем. А если и есть… – Она махнула рукой.

– Все понятно, – отозвался Лагутин. – Все стремятся в столицу – здесь всегда есть работа. Ну а потом возвращаться уже не хотят – привыкают к большому городу, к столичной жизни, к нормальной зарплате. В общем, вытуривают людей с насиженных мест! Я прав?

Нина посмотрела на него с удивлением:

– Ну за всех я не отвечаю, только за себя. Я за столицу не держусь – ни минуты! – раскрасневшись от возмущения, выпалила она. – И очень хочу вернуться в Низы. Потому что тишину люблю, а суету эту ненавижу. Толпу переношу с трудом, потоки машин, вечный шум за окном. Только спустя три года спать под него научилась. Нет, – твердо добавила она, – я мечтаю вернуться домой. А как сложится, не знаю. Да как сложится, так и сложится! Да и к кому мне туда возвращаться? Там уже никого. Никого у меня нет вообще.

«Надо же! – подумал Лагутин. – Не нужна ей столица. А может, и врет. Черт ее знает. Поди их пойми».

Официант принес кофе, и Лагутин посмотрел на часы:

– Ого! Время-то позднее. Ну что? Поехали? Нужно еще добраться до дома. А завтра у нас день непростой.

Взяли такси, но ехали долго и медленно, пробираясь по пробкам, словно сквозь дикие джунгли.

Лагутин ушел в свою комнату, не раздеваясь и не включая свет, лег на диван и закрыл глаза.

Он был дома и не чувствовал, что вернулся домой. Не то чтобы ему было здесь неуютно или тревожно – совсем нет. И все-таки странные ощущения: дом – не дом, свой – чужой. Где его дом? И почему так сложилось? Теперь его дом был там, в Городке. Здесь – своя родная квартира, в которой он родился и вырос. Где прожил свои самые счастливые и самые горькие дни. А там, в Городке, квартира служебная. Нет, все-таки там! Меня туда по крайней мере тянет. А здесь, здесь мне тяжело, здесь только тянет сердце. Вот так.

Он задремал, но скоро проснулся и чуть не подпрыгнул. Вот ведь болван! А люди? В смысле – народ? Знакомые отца, родственники, соседи, коллеги? Как он не сообразил? Надо ведь обзвонить, ну кому можно успеть или кто еще остался на этом свете.

Он торопливо поднялся и постучал в комнату отца, где сейчас жила Нина.

– Войдите! – услышал он.

Она сидела в кресле и читала. Интересно, что? Но спрашивать было неловко. Он объяснил ей суть проблемы, и она тоже всплеснула руками.

С трудом отыскали старую отцовскую записную книжку – помятую, засаленную, с обтрепанными и пожелтевшими краями ветхих страниц. Сели на кухне, и Лагутин принялся ее листать.

Кое-кого припомнил: двух сослуживцев отца, когда-то, в той еще жизни, лет сто назад, еще при жизни мамы, бывавших у них в доме. Позвонили. Один номер глухо молчал. По второму ответили:

– Иван Михалыч? Да что вы! Помер он, помер, еще в десятом году. Я? Я его дочка! Сын Петра Алексеича? Как же, помню! Ох, царствие небесное, соболезную, мой дорогой.

Дальше по книжке – вспомнил про дальних родственников отца, кажется, троюродного брата и племянника. Те оказались живы, но брат был в санатории, а племянник, естественно, тут же назвал причину, по которой прийти не сможет – и это вполне объяснимо. Кто ему этот призрачный, виртуальный дядя Петя? Никто.

Лагутин положил трубку и не обиделся – все понятно. Сто лет не виделись и не надо, все правильно.

Сделали еще пару звонков – соседу по коммунальной квартире, старому другу отца. И того уже не было на этом свете. Дозвонились тетке, тете Кате – Лагутин вспомнил ее, – вдове отцовского двоюродного брата. Лагутин помнил, что мама ее не жаловала, называя сплетницей и хабалкой. Ну и еще одной вдове – Рите Ростовцевой. Ростовцев был отцовским приятелем и коллегой тоже в те далекие и давно забытые времена – в другой жизни. Рита взяла трубку и коротко сказала, что будет. Ну и дядя Леня, школьный друг отца. Лагутин был почему-то уверен, его давно нет в живых. И почему? Сам не понял. Но дядя Леня оказался живой и, услышав Лагутина, тут же заплакал. Конечно, обещал быть. И что получалось? А вот что – две соседки по подъезду, один сосед, Рита Ростовцева, дядя Леня, Нина и он, единственный сын. Такие дела.