Услышав стук комьев о крышку гроба, обернулся. Все стояли молча, скорбно опустив головы. Плакала только Рита Ростовцева – видимо, о своем. Лагутин расплатился с работягами и быстро, не оглядываясь, пошел догонять своих.

В автобусе все оживились и разговорились – почувствовали, как замерзли и проголодались. Жизнь продолжалась и брала свое, что ж, нормально.

Нина предложила помянуть усопшего:

– Милости просим на поминки.

Лагутин усмехнулся. Это он, родной сын, должен был сказать последние слова на кладбище. И он должен был пригласить к поминальному столу. А все это сделала Нина, по сути, чужой человек.

Он вспоминал ее прощальные слова: «Спасибо за все, хорошим вы были человеком. Душевным». Нет, все правильно – конечно, на кладбище не звучат другие слова: «Спасибо, прости, спи спокойно».

Но, кажется, сказано это было от души, значит…

Да ладно, ничего это не значит! Просто отец зависел от этой Нины. Зависел и страшно боялся, что она уйдет и оставит его. Поэтому и вел себя прилично. Вот в чем правда. «Господи, – подумал Лагутин, – и даже в такой день! И даже в такой день, сто лет спустя, я не простил его за маму, за себя. Не простил его эгоизм».

Краем уха он слышал разговоры – тетя Катя шепталась с Ниной и осторожно поглядывала на Лагутина. Нина мотала головой, видимо, с ней не соглашаясь. Соседи обсуждали свои дела – внуков, футбол, огороды. Дядя Леня дремал, прислонившись головой к холодному стеклу. Только Рита Ростовцева молчала и ни с кем в контакт не вступала. Ну и Лагутин молчал.

В квартире столпилась очередь из желающих вымыть руки. Нина хлопотала на кухне, ей вызвалась в помощь Рита Ростовцева.

Тетя Катя уселась в кресло и громко говорила с дочерью по телефону – ругалась и спорила. Фрукт эта тетка, ей-богу, недаром мама ее не любила. Да и зачем так громко? Все-таки на поминках.

Уселись. Ели торопливо и жадно – проголодались, подмерзли. Налили по первой.

Встала Нина, сказала коротко:

– Светлая память.

Не чокаясь, выпили.

Лагутин увидел на комоде фотографию отца и рюмку водки, накрытую черной горбушкой. «Тоже Нина, – подумал он, – а я бы не догадался».

Леню быстро развезло, и он начал вспоминать их с отцом детство, школу, родителей, первых девочек. И опять плакал, вытирая лицо огромным несвежим носовым платком.

Все молчали и слушали внимательно, видимо, соотнося все это с собственной жизнью.

Нина хлопотала вокруг стола, и получалось у нее все ловко и четко – понятно, за что отец ее очень ценил. «Славная женщина, – часто повторял отец по телефону, – славная женщина эта Нина».

Лагутин быстро опьянел, и ему хотелось остаться одному. Уйти к себе в комнату, забраться под одеяло и… уснуть.

Все закончилось, думал он. Еще немного – и все разойдутся, оставят его наконец одного. А завтра – завтра домой, в Городок. Как он хочет туда, как он соскучился по дому. Скорее бы, а? Он представлял, как машина привезет его к Городку, а он выйдет за пару кварталов, чтобы пройтись, вздохнуть полной грудью свежий и чистый воздух, взять в ладонь снег, смять его, понюхать, даже лизнуть! И домой, домой, в свою норку – к своей чашке, дивану, письменному столу. А на следующий день – на работу, в лабораторию. К своим ребятам – вот там его место, там его жизнь.

Рита Ростовцева подняла рюмку за память «ближайшего друга моего любимого мужа». Говорила, что именно Петр Алексеевич их поддержал в то тяжелое время, когда отвернулись все остальные. Он и его жена, Анастасия Михайловна.

– Настя, – повторила она и обвела глазами сидящих.

Тетя Катя усмехнулась, но промолчать ума, слава богу, хватило.

Потом Лагутин стоял в прихожей и подавал дамам пальто. Тетка долго пыхтела, упаковываясь в свою доху, с кряхтеньем застегивала сапоги, а поднявшись с табуреточки и оттерев с красного лица испарину, не удержалась:

– Бросил ты отца, Алексей! Совесть не мучила?

Лагутин вздрогнул от неожиданности и замешкался.

Ответила Нина – тихо и мягко, без напора:

– Что вы, Катерина Васильевна! Это Алексей Петрович-то бросил? А деньги? А еженедельные звонки? Нет, вы не правы, простите! И вообще… – Она помолчала. – Мне кажется, это дело семейное.

Ничего себе, а? Лагутин совсем растерялся. «Вот и у меня появился адвокат», – хотел пошутить он, но вовремя удержался. Слава богу, ума хватило.

Тетка от растерянности чуть не поперхнулась собственным возмущением:

– А ты-то тут с какого боку, а? Ты, что ли, семья?

Нина связываться не стала, просто ушла на кухню.

Рита Ростовцева надевала у зеркала шарф.

– Алеша, – грустно улыбнулась она, – не обращайте внимания. Вы же все понимаете! Такие вот, – она усмехнулась, – считают всегда себя вправе. А на деле – слоны в посудной лавке! – И повторила: – Не обращайте внимания!

Тетка, пыхнув на прощанье оскорбленным и возмущенным взглядом, наконец выкатилась на лестничную клетку.

Рита погладила Лагутина по руке.

– Держитесь, Алеша! В конце концов, вы привыкли к одиночеству, верно?

Лагутин кивнул. Все ушли, он отправился на кухню, где Нина мыла посуду.

– Простите, ради бога, – пробормотал он, – вот, расслабился. Совсем не помогаю! Сейчас я соберу стол и подмету, да? И что еще нужно? Вы подскажите! Я не очень-то понимаю, если честно. И еще, Нина! Спасибо вам! Огромное спасибо, ей-богу – если бы не вы… – Он махнул рукой и пошел в комнату собирать стол, убирать лишние стулья ну и все остальное, как обычно, как всегда после гостей. Правда, он забыл, как это бывает – после гостей.

Наконец все было сделано. Нина сидела на кухне и пила чай. Лагутин сел напротив. Молчали. Начала она, Нина, и было очевидно, что она страшно волнуется.

– Алексей Петрович, – голос ее дрожал, – я к вам с такой вот просьбой… Ужасно наглой, я понимаю!

– Нина, – удивленно вскинул брови Лагутин, – да с любой, ей-богу! С любой просьбой! Выполню с превеликим удовольствием, правда! Я вообще всем вам обязан.

Она откашлялась.

– Я прошу вас не выгонять меня из квартиры – ну, несколько дней максимум. Хотя бы несколько дней! Самое большое – неделю, дней десять от силы, за это время я точно управлюсь. Мне надо найти новую работу, конечно же, с проживанием. Аренду комнаты, а уж тем более квартиры мне не потянуть. – Густо покраснев, она замолчала.

– Господи, Нина, да вы вообще о чем? Такая ерунда, а вы, я вижу, переживаете! И не ищите, ради бога, работу с проживанием. Найдите что-нибудь… полегче, что ли? И живите здесь. Не надо вам никакой аренды, никакого съема. Знаю я эти квартиры – двадцать человек на пятьдесят метров и нары вдоль стен! Забудьте, умоляю вас. Живите, сколько вам нужно. Мне эта квартира, как вы понимаете, уже ни к чему. Сюда возвращаться я не собираюсь, дом мой давно там. – И он неопределенно махнул рукой. – А если я смогу вас хоть как-то отблагодарить, хоть чем-то помочь, то буду счастлив, поверьте! – Он облегченно выдохнул и повторил: – О чем тут вообще говорить? Все, забыли!