Сама трансформация занимает не менее пяти лет, что, впрочем, для спарков, живущих практически вечно, не играет роли. Совершается она путем внутриядерной перестройки всего организма («маскарад кварков»). К настоящему моменту в Колонии находятся более шестидесяти человек на разных стадиях превращения.

Мемлинг дважды отметил, что спарки не имеют единого филогенетического древа: все они возникали постепенно из представителей самых различных космических культур. Он заявил, что биологическая эволюция земных белковых форм уже исчерпала себя. Дальнейшая экспансия в открытый Космос будет сопровождаться резкой гипертрофией технических средств, которые станут все больше отдалять человека от природы.

Спарки представляют собой высшее звено филогенеза – некий галактический вид – наиболее приспособленный к жизни во всей обозримой Вселенной. Переход к нему абсолютно неизбежен.

Мемлинг совершенно не касался психологии спарков или их социального устройства. Он объяснил, что в рамках ограниченной земной культуры правильно истолковать ни первое, ни второе не представляется возможным. Мемлинг недвусмысленно дал понять, что колонисты не собираются вмешиваться в земную жизнь, изменять ее или навязывать какие-либо советы. Единственное, о чем Колония просит, – это широко оповестить человечество о наличии альтернативы и ничем не препятствовать тем землянам, которые захотят идти дальше по лестнице эволюционного совершенства.

В семь утра Мемлинг, переваливаясь на мягких ногах, покинул кабинет. В семь пятнадцать после стремительного совещания в дирекции Валлентайн отправил длиннейшую телеграмму на Землю. А уже в восемь утра Совет на внеочередном заседании принял чрезвычайный закон о блокаде Геры. Она начиналась немедленно.

В тот же вечер на общем собрании персонала Валлентайн, сильно нервничая, говорил о том, что все мы, оказавшиеся сейчас на Гере, должны помнить, что помимо свободы выбора, которую никто не отнимает, у нас есть еще и обязанности перед Землей – перед родиной, перед семьей людей, перед обществом, которое нас воспитало. Он просил не совершать опрометчивых поступков и отложить все решения до тех пор, пока Федерация не выскажет своего мнения о спарках. Он говорил долго, убедительно, и все присутствующие согласились с ним.

Но через сутки обнаружилось, что исчезли двое молодых навигаторов со «Стрелы». А потом каждый день, проводя обязательную радиоперекличку в полдень, мы регулярно недосчитывались одного-двух человек. Они уходили ночью, до Колонии было всего полчаса лету, затем пустой флайер возвращался. Это походило на кошмарный сон, когда среди обступающих призраков чувствуешь свое полное бессилие.

Позже выяснилось, что в Колонию ушло не так уж много людей, но в те наполненные степными пожарами дни мне казалось, что погибает чуть ли не вся Земля. Я уже видел ее пустой и забытой – с тихими солнечными городами, с ржавеющими машинами, с дикими лошадьми, бродящими по обочинам дорог, с остановившимися заводами, со звездолетами, рассыпающимися в серый прах на пустынных и заброшенных космодромах – гудит ветер в скелетах зданий, выкатываются на песок хрустальные чистые волны – нигде никого.

Я помню, что на исходе второй недели, после того как исчез заместитель Валлентайна по науке и растерянность достигла апогея, очнувшись внезапно посередине ночи, я с испугом услышал чужое прерывистое дыхание и неуверенные шаги – кто-то двигался медленно и осторожно, видимо, стараясь не разбудить. Вдруг он налетел на что-то.

Вспыхнул свет, и у письменного стола я увидел Кролля, держащегося за колено. Даже сейчас, в три часа ночи, он был при галстуке.

– Что вам здесь нужно?

Голос мой прозвучал не слишком любезно, но Кролль не обратил на это внимания, а поспешно выпрямился и сказал:

– Почему на Гере нет разума?.. Космогонически она старше Земли, океан ее биоморфен: жизнь зародилась здесь в положенные сроки и в положенные сроки вышла на сушу, сформировав необходимое для эволюции разнообразие видов. А разум так и не появился. Почему?

Он не ждал ответа. Он разговаривал сам с собою.

– Мне вставать в пять утра, зачем вы меня разбудили? – хмуро спросил я.

– Вы слышали о раскопках Скирмунта?

– Конечно.

В прошлом году Скирмунт из АРХО обнаружил в «Передней Азии» остатки каких-то древних загадочных сооружений и с большой помпой объявил их культурным центром ранней гуманоидной цивилизации, которая якобы существовала на Гере еще до спарков.

– Так я вам скажу, – прошептал Кролль. – Все жители планеты превратились в спарков…

– Такая гипотеза уже выдвигалась, – морщась, объяснил я. – У вас есть принципиально новые аргументы? – напишите докладную записку в Совет.

Я до сих пор жалею, что не выслушал его той ночью – вероятно, все еще можно было остановить. Помню, как Кролль изогнул дугой бровь, а потом четко повернулся и пошел к выходу, на секунду задержавшись в дверях.

– А все-таки жаль, что вы тогда не дали мне выстрелить, – с непонятной усмешкой сказал он.

Я плохо помню утро следующего дня. Оно развалилось на части, и в памяти остались лишь комки событий, не связанные друг с другом. Гха!.. Гха!.. – надрывалась сирена, натягивая нервы. Боевая тревога! Я помню, как в первых белесых лучах солнца увидел бегущих через площадку полуодетых людей, – по сигналу тревоги команды звездолетов должны были обеспечить стартовую готовность. Я помню звук бьющегося стекла, помню, как я прыгал на полу, не попадая ногой в штанину, и тщетно гадал, что это – нападение спарков, внезапная катастрофа или просто Валлентайн решил хоть чем-нибудь занять томящиеся от скуки экипажи?

Все перепуталось в этот трагический день. Утренний слоистый туман, какие бывают на Гере, висел над космодромом, и я, ныряя сквозь узкие холстины его, видел, как, словно сонные гиппопотамы, выдвигались влажные от росы темнеющие массивные туши звездолетов. Они готовились к обороне.

Двое незнакомых десантников, обнажив пистолеты, вели под руки взъерошенного аналитика Вайзенброда, почему-то одетого в скафандр пилота. В последнее время он сошелся с Кроллем. Их часто видели вместе. Я не знал, что он арестован по приказу Валлентайна после неудачной попытки поднять на орбиту крейсер «Мидас», но я отчетливо помню ту брезгливую жалость, которая волной охватила меня, когда он неожиданно попробовал улыбнуться – виноватой, вымученной улыбкой.

– Иди-иди! – сказал ему правый десантник.

Я помню кабинет Валлентайна, где скопилось множество людей, помню свое неровное дыхание, помню, что все почему-то расступались передо мной, точно боясь прикоснуться, и я, как зачумленный, шел по образовавшемуся проходу и никак не мог дойти до стола. А когда все-таки дошел, то Валлентайн, глядя мимо меня, неторопливо произнес:

– Они заперлись в Арсенале, предъявите ваш ключ!

Машинально ощупывая секретный кармашек в комбинезоне, где лежала рифленая коробочка дешифратора, именуемого универсальным ключом, я вдруг понял, что ее там нет. Так вот зачем приходил Кролль сегодня ночью! Я помню, как повернулись ко мне десятки изумленных лиц и на них одновременно, будто нарисованное невидимым художником, проступило именно то выражение брезгливой жалости, с которым я сам только что смотрел на арестованного Вайзенброда.