— Подождите здесь, — бросил Абадор и исчез.

Я несколько минут вдыхал сладкий, сдобренный травами «кумар». Из боковой дверцы выскользнули два полуголых мулата. Испарина покрывала их крупной зернью, следом за ними просочилось облако зеленоватого пара. Низко согнувшись, прислужники поставили на пол деревянные банные туфли, и, держа наготове белый хитон, помогли мне раздеться. Почтительно расступившись, жестами пригласили войти в маленькую низкую дверь.

Блаженно после вязкой промозглой сырости оказаться в роскошной турецкой бане. Высокие мраморные уступы-лежанки спускались в округлый бассейн с розоватой, кипящей как нарзан, водой. Высокие, бурные фонтаны опадали в золотые ракушки-плескательницы. Над всем этим великолепием плавали облака благовоний.

На краю бассейна нежился Абадор. Смуглый массажист задумчиво колдовал над его спиной и ягодицами. Рожа управляющего была покрыта чем-то вроде глины.

— Что вы жметесь с краю? Присоединяйтесь! Милости прошу к нашему шалашу. Знаете, даже чопорные большевики позволяли себе изредка побаловаться лыжами в Куршавеле, а потом обязательно банька… Сегодня, дорогой Паганус, вы сможете отпустить на волю свои самые тайные и смутные желания: нежнейшая детская плоть и упругость юности, сочная зрелость и холодный опыт готовы служить вам.

— А по какому, собственно, поводу праздник?

— Как, вы ничего не знаете? Сегодня ночь Черной Луны, Божественной Дианы. Близится вешнее равноденствие. День и ночь любви. Ах, госпожа Коллонтай! Что была за женщина! Огненная вакханка, амазонка революции! Опьянев от мятежа, она написала интересное пособие по свободному сексу: «Любовь пчел трудовых». Бедняжка забыла, а может быть, будучи барынькой-белоручкой, никогда и не знала, что рабочие пчелки бесполы, зато трутни — прирожденные любовники. Ну, сама-то она была истинной царицей пчел. Ее теория «стакана воды» сегодня актуальна как никогда. Любовь так же проста и невинна, как глоток воды. И эта святая потребность должна удовлетворяться незамедлительно, без комплексов и угрызений.

— Так, по-вашему, любовь, это…

— Никакой любви в природе нет, есть только голая правда полового размножения и примазавшаяся к ней культурная ложь. Но на наше с вами счастье существует еще и наслаждение, Песнь Песней чувств, и Книга Откровений тела. Я берусь раскрыть ее перед вами, и вы быстро забудете про «любовь», вернее, худосочную, обвешанную комплексами, мечту-пустышку. Вы же пришли сюда лечиться, не так ли, доктор?

Ароматы и тихая музыка усыпили мою волю. Представив холодный, промозглый вечер и собственное одиночество, я повалился на лежанку, уверяя себя, что я всего лишь беспристрастный исследователь преисподней. Абадор хлопнул в ладоши, как тогда, осенью, в зоопарке, видимо, это был интернациональный жест хозяина жизни. Из струй душистого пара материализовались две изжелта-смуглые девушки-азиатки, похожие, как близняшки. У них были хрупкие, покатые плечи, маленькие изящные груди и широкие, но не тяжелые бедра. Они сняли с меня халат, на плечи и спину пролилось теплое масло, и цепкие руки заскользили по следам моих страданий и бед. Они читали сквозь кожу, изгоняя саму память о боли, несчастьях, о голоде, холоде, лагерных побоях… Они разминали и одновременно ласкали мое тело от пальцев ног до темени. Они быстро нащупали растянутую мышцу и с нежным усердием принялись массировать и вправлять ее.

— Не смущайтесь. Истинное наслаждение лежит по ту сторону добра и зла. Оно там, где сметены все понятия о стыдливости и морали. Лично я делю удовольствия на два вида: те, которые можно достать за деньги, и те, которые нельзя достать даже за деньги. Эти девушки — рабыни, рабыни наслаждения, они колдуньи, влюбленные в ваше тело. Они слепы, но умеют видеть кончиками пальцев. Их лапки чувствуют каждую жилку, каждый бугорок, поэтому их прикосновения так нежны и сладострастны.

Влажные, невесомые тела льнули доверчиво и любовно, словно знали меня тысячу лет. Убедившись, что я покорен и расслаблен, девушки изменили тактику. Движения их стали вкрадчивыми и искушенными. Тонкие, сильные пальцы проникали до боли глубоко, и тут же, словно в испуге, успокаивали, утешали, гладили.

Я все еще пытался освободиться от сладкой пытки, но девушки поняли беспокойство клиента по-своему. Они вспорхнули, как птички, и под руки повели к бассейну, полному розовых лепестков. Они вились и терлись об меня, как весенние, напряженные рыбы трутся животами о камни, бодаются и ластятся в шальном, талом ручье. Упругие струи били со дна бассейна, подбрасывая наши тела. Этот каскад ощущений невозможно пережить на суше; откровенная, рискованная игра пальцев, губ и раскрытых бедер. Я отдался этому потоку, забылся, пока, почти бесчувственный, не оказался на краю бассейна.

Тело подло скулило, оно навсегда запомнило танец-полет и неутолимую боль желания. Я оттолкнул руки «рабынь» и вылез из бассейна.

Я дал себя усыпить и вывернуть исподом, я позволил запустить бесстыжие руки в тайники любви, и узкоглазые демоны еще раз обокрали мою загнанную в угол, изнасилованную душу. Мне хотелось одного: дать по роже своему благодетелю.

— Где хозяин?

Мулаты не понимали. Я развязно похлопал в ладоши. Они сообразили, согласно закивали курчавыми головами. Теплым полотенцем собрали испарину, высушили волосы, накинули на плечи льняную хламиду, обвязали поясом и вывели в низкую, едва приметную дверь. Я шел за ними босой, чувствуя ступнями теплые каменные плиты. Нервы звенели как сотни стеклянных колокольчиков, грозя расколоться вдребезги, а теплый полумрак дышал, как живой. Мои спутники уверенно вели меня по бесконечному тоннелю. Впереди шелестело гулкое эхо, словно мы были в сердце горы. Тихое, торжественное пение становилось все слышнее. Оно катилось навстречу, как морской гул. Мои провожатые растворились во мраке. Я неуверенно двигался на голоса и алые всполохи, прыгающие по стенам.

Сначала я увидел огонь. Потом множество людей в белых одеждах. Они стояли на коленях, разделенные извилистой огненной рекой: на полу горели сотни зажженных свеч. Пламя дрожало от людского дыхания. Нежное пение хора гасило возбуждение. Я огляделся: лица большинства женщин были красивы и свежи. Их волосы и обнаженные руки казались влажными. Мужчины, седые, сановитые, и молодые прыщавые юнцы, по всей видимости, недавно вышли из парной. Огненная река стремилась к возвышению, вроде уступчатой пирамиды. На ее вершине стоял жрец в плаще цвета запекшейся крови. Вскинув руки, он громко и властно заклинал на незнакомом языке. Капюшон плаща был низко надвинут. Слова звучно отдавались под сводами. Это была краткая молитва-призыв. Багровое одеяние внезапно распахнулось на груди, и по черной клубящейся шерсти я скорее угадал, чем узнал Абадора.

Напряженно вслушиваясь, я уловил сначала общий смысл слов, а потом стал понимать все. Так же без перевода понимал мою речь Оэлен, хотя сам он не мог говорить по-русски. Это был один из феноменов шаманского сознания.

— Приди, адская, земная и небесная Диана, Геката, трехликая богиня широких дорог, перекрестков! Ты, что скачешь по небу в повозке запряженной львами ночью с факелом в руке, враг дня! Друг и возлюбленная тьмы. Ты радуешься, когда суки воют и льется теплая кровь, ты бродишь среди призраков и могил, ты удовлетворяешь жажду крови, ты вызываешь страх в смертных душах людей… Демон Бомбо, Горго, Мормо, Геката, Диана в тысяче видов, брось свой милостивый взор на наше жертвоприношение…