– А откуда?

– Они к моему приятелю обратились. Он сказал, что подумает, сам ко мне пришел. Я ему все и продал! Все нотариально заверил! Только с одним условием: пока я жив, чтобы добром моим не распоряжался. Пусть эти стервы думают, что все еще ихнее. А как умру, чтобы поставил их в известность и они бы в 24 часа освободили коттедж и покинули пределы фермы.

– Значит, отомстить им так решил?

– Да, это моя своеобразная месть! Пожили в свое удовольствие – теперь пусть сами дальше на пропитание зарабатывают.

– И что, твой приятель тебе все деньги отдал?

– Ну, не все. Часть дочке завещал, родители-то у меня давно умерли, больше других родных нет. Часть велел выдать, тоже после смерти, особо отличившимся работягам. Третья часть у меня в матрасе лежит. – Федор трясущимся пальцем показал под себя. – То, что успел, вам раздал, вы заслужили! Трудитесь тут день и ночь, полностью отдаетесь работе, а зарплата унизительная! Вот я решил хоть как-то эту несправедливость разрулить!

– Федор! У меня нет слов! – произнес хирург.

– Да не надо слов, док! Я тебя позвал сказать, что меня утром уже не будет, а в матрасе еще пара миллионов осталась, не хочу, чтоб в чужие руки попали. Возьми себе!

– Нет, Федор! Я не могу! – твердо сказал Евгений Петрович. – Не могу!

– Петрович, возьми! Не хочешь сам брать – раздай персоналу! – с этими словами Федор протянул доктору целлофановый мешок, набитый купюрами. – Бери! В матрасе еще осталось чуть-чуть на похороны.

– Ну хорошо, – произнес доктор и нетвердой рукой взял мешок. – Я положу пока в сейф, а затем решим, что делать.

– Купи аппарат УФО, чтобы не брать больше в другой больнице. Или еще чего купи. Меня не спасли – может, кому-то и сможете помочь! Только не вздумай бабам этим отдать! Обещай!

– Не отдам, обещаю!

– Петрович, и еще: как умру, позвони моему приятелю. – Федор протянул лист бумаги с записанным номером телефона. – Он похороны организует.

– Хорошо, – сказал врач и вышел из палаты.

Федор Брагин умер во сне на следующий день в шесть часов утра. Евгений Петрович, как и обещал, позвонил приятелю фермера, тот организовал похороны на оставшиеся в матрасе деньги и даже добавил свои, чтоб сделать хорошие поминки. Народу на кладбище было много, но ни жены, ни тещи никто не видел. Дочка с мужем пришла. Маргарита плакала, не скрывая слез.

Деньги, полученные от Федора накануне смерти, доктор положил в банк под приличный процент, так как пока не придумал, во что их вложить.

Жену и тещу со страшным скандалом изгнали из поместья. Они никак не могли поверить в то, что Федор их так ловко провел и достал после смерти. Обе дамы наведались в больницу и пытались устроить скандал, брызгая слюнями и размазывая слезы, но были нейтрализованы охраной и выставлены за порог. Дальнейшая их судьба неизвестна.

Ходили слухи, что они собирались подать в суд на приятеля, купившего дело Федора. Но тот оказался тертым калачом и к тому же имел связи в криминальном мире. От его имени Веру и Людмилу Петровну «добрые» люди предупредили, чтоб выкинули эту идею из головы, а не то, неровен час, либо кирпич на голову упадет, либо грибами отравятся. Модный адвокат, муж Маргариты, заявил, что дело бесперспективное, и самоустранился. Больше данный вопрос никто не поднимал.

Вскоре из людской памяти стали стираться события, связанные с местью Федора Брагина. Только в больнице в день зарплаты нет-нет да и кое-кто из медперсонала вспоминал щедрого пациента из отдельной палаты, пытавшегося бороться с несправедливостью.

Июль запомнился аномальной для этих мест адской жарой. Воздух прогревался до 40 градусов, в отдельные дни термометр поднимался и выше. Плавился асфальт. Едва прикрытые одеждой горожане и гости Северной столицы в считанные минуты сметали с прилавков мороженое и прохладительные напитки. Дети, забыв о приличии, бултыхались прямо в городских фонтанах, пытаясь хоть как-то охладить раскаленные тела. Верхом блаженства считалось набрать полную ванну холодной воды и погрузить в нее свое липкое от пота тело.

Катаклизмы трепали и наши 3-е и 4-е хирургические отделения. С первого июля уволились все студенты, подрабатывавшие у нас в качестве медсестер и медбратьев. Каникулы! В отпуск по-доброму их не пустили, они и прибегли к испытанному приему – увольнение! Отдохнув, с первого сентября напишут заявления о приеме на работу и снова займут свои должности. Тут так принято. Желающих за время их отсутствия занять свободные места нет. И так каждый год!

В этой связи закрыли по одному посту на обеих хирургиях. Поставили дополнительные койки в оставшиеся палаты и коридор. Довели таким способом количество коек на каждом отделении до 45. Сокращение среднего и полное отсутствие младшего медперсонала никаким образом не должно было влиять на оказание полноценной хирургической помощи. Поток пациентов оставался прежним. Единственно, что мы уменьшили количество плановых операций. Во-первых, жара. Во-вторых, мало желающих после операции лежать в коридоре.

В довершение ко всему, интерны и ординаторы также покинули нас. Одни, завершив обучение, отбыли к новому месту работы. Другие, которым еще оставался год учебы, разъехались на каникулы до сентября. Работать остались кадровые врачи, горстка медицинских сестер и главный врач, допускающий такой беспредел. Но у него в отличие от нас голова не болит, куда приткнуть поступающих пациентов – на кардиологию или пульмонологию. И бегать их наблюдать тоже приходится нам.

– Дмитрий Андреевич, вы почему не выделили нейрохирургу на ассистенцию человека? – грозно вопрошает по телефону главный хирург.

– Игнатий Фомич, а почему я должен это делать?

– Потому что вы ответственный хирург по больнице и организуете оказание ХИРУРГИЧЕСКОЙ помощи. А нейрохирург до 17–00 один, и ординаторов у него нет.

– Игнатий Фомич, я когда в районе работал, то трепанацию выполнял вдвоем с операционной сестрой. И получалось гораздо лучше, чем они втроем оперируют.

– Вы меня слышите? – на том конце провода прозвучали угрожающие нотки. – Надо помочь коллегам.

– Игнатий Фомич, у меня нет лишних людей. Ординаторов нет! Мы с Павлом до 17–00 вдвоем. Он в приемнике сидит, там просто столпотворение, я на шок иду. Больше никого нет. Кого я дам? Если Паша уйдет, прием оголится. Если я – шоком некому заниматься!

– Тяжело, но надо что-то придумать! – дает ЦУ трубка и отключается.

Я иду в шоковую операционную. Нейрохирург, матерясь, один сверлит череп! Июль!

Жара держится вторую неделю. На небе ни облачка! Сегодня дежурю по приемнику. Настежь распахнуты все окна и двери, но это не особенно помогает. Раскаленный воздух, словно липкий туман, витает на всем пространстве. Больных пока не очень много, человек десять. Но еще не вечер.

– Доктор, можно вас на секунду? – просит меня молодая красивая женщина со странным акцентом в голосе.