и такой пастью науке неизвестно.

Микелис связывал каннибалистические отклонения в устройстве ротовой полости с возможными речевыми проблемами. Если у Зверя такая деформация лица, то он действительно вряд ли может нормально изъясняться. Но подобное уродство обязательно должно быть отражено в какой-нибудь медкарте: в больнице или у дантиста… Его непременно должны были наблюдать в детстве. Может, нужно еще раз разослать информацию французским стоматологам и клиникам?

Нет, они всегда отвечают на запросы… А такой циркуляр им уже направляли. Их молчание означает, что его не лечили во Франции.

Людивина возлагала большие надежды на польскую полицию. В конце концов, версия о том, что убийца вырос в этом регионе, вполне правдоподобна. Он хорошо знал шахту и только что совершил там двойное преступление. Он мог провести несколько недель на востоке Франции и потом вернуться на родину. Информацию могли бы дать картотеки польских дантистов. По крайней мере, она на это надеялась.

В конце дня Людивина вышла из номера размяться. Сколько можно прокручивать в уме мысли об Алексисе и картины расчлененных тел? Ее глаза, мозг и сердце требовали передышки.

Она пошла в бар и по доносившемуся из угла голосу узнала Микелиса. Он говорил как-то странно, тем же своим низким тембром, но в голосе звучала теплота, какая-то даже напевность. Доброта.

Любовь.

Он говорил по телефону.

«С кем-то из детей», – поняла Людивина.

Его голос стал для нее откровением. Этот человек, который всегда держался холодно и неприступно, эта глыба с широкими плечами, мощным торсом, пронизывающим взглядом и бритой головой могла превратиться в любящего, ласкового отца.

Даже Микелис мог быть сердечным.

Людивина сделала вид, что не заметила его. Она устроилась за барной стойкой и заказала пиво.

Криминолог встал, заметил молодую женщину и кивнул ей.

Он выглядел другим. Лицо потеплело. На нем впервые можно было прочесть какие-то чувства. Он на секунду замер, затем повернулся и пошел обратно в номер.

Любовь к близким преображала его.

Она его поддерживала. Была опорой. Центром его вселенной.

«Каждый человек, даже с самой черной душой, должен иметь этот прочный фундамент, на котором можно выстраивать себя как личность, – подумала молодая женщина. – Семья дает нам силы для покорения мира и в то же время служит надежным укрытием».

Людивина подняла бокал пива. Горькая пена оросила губы.

У нее ничего этого не было.

Во многом поэтому ей было так худо.

Она смотрела, как удаляется плотная фигура Микелиса.

Почему он согласился прийти им на помощь? В чем его интерес? Денег он не берет, славы не ищет. Людивина не сомневалась, что при первой возможности он просто вернется к себе в горы. Какова же его мотивация?

Он согласился покинуть свое племя, чтобы преследовать зло. Отказался от душевного комфорта в кругу близких и окунулся в трясину извращенных фантазий. Он согласился подвергнуть себя опасности, рискнуть своим душевным равновесием. Потому что нельзя погрузиться в бездну психики убийцы и выйти оттуда без последствий. Он согласился поставить себя на место убийцы, примерить на себя его болезненные фантазии, чтобы их понимать и предугадывать, жить с его кровавыми навязчивыми идеями, исследовать его психологические изъяны, нащупывать его отклонения… и так день и ночь, недели напролет, – за всем этим непременно последует расплата.

Пробираясь сквозь мрак, человек в итоге неумолимо обнаруживает и свои темные стороны, какими бы они ни были. Выпускает их на поверхность. Потому что ни один человек не свободен от мрака. Не может быть света без тьмы. Все, кто участвовал в этой игре, все, кто занимался препарированием душ самых страшных убийц, все они рано или поздно сталкивались и со своими темными сторонами. Криминологи, судебные психологи, полицейские, а также психиатры, писатели, врачи… За такое путешествие приходилось расплачиваться собой.

Микелис мог положиться на свою семью, которая возрождала в нем все самое лучшее. Семья играла роль фильтра или спасательного круга.

И Сеньон тоже: пусть для виду он и ворчит на жену, но все равно звонит ей хотя бы раз в день.

У Людивины не было никого. Ни фильтра. Ни спасательного круга.

Она язвительно посмотрела на бокал с пивом.

– Извини, старина, – сказала она, – ты один всегда рядом.

* * *

Томаш заехал за ними в отель под вечер: ему обязательно хотелось отвезти их на ужин в польский ресторан. Он располагался в средневековом подвале, так что своды были каменные, и полицейский, не теряя привычного добродушия, заставил их заказать типичные местные блюда.

Людивина еще хандрила и потому едва притронулась к своей порции ребер, жаренных в меду, она просто сидела и слушала. Томаш рассказывал свою профессиональную биографию, говорил о планах, о желании в дальнейшем поработать в Гааге и Европоле. А потом без всякого перехода Микелис стал его расспрашивать о первом убийстве проститутки, которое Зверь совершил в этом регионе.

Томаш тщательно промокнул рот салфеткой, словно готовя губы к тому, что им предстоит произнести. Он подробно изложил все, что ему было известно, и ответил на вопросы криминолога, но Людивина не узнала ничего нового о почерке убийцы.

Он убивал недалеко от автострады, кусал, резал, рвал на куски и калечил, не оставляя следов. В этот раз не осталось даже следа подошвы или протектора шины. Он быстро учился исправлять свои ошибки.

Оставался только телефонный звонок с виллы в Лувесьене на мобильный телефон с предоплаченной сим-картой.

– Вы все проверили по этому номеру? – дежурно спросила Людивина.

– Да, номер использовался только для этого звонка. Это была одноразовая карта стоимостью двадцать пять злотых, то есть примерно шесть евро. По номеру телефона мы узнали у оператора номер IMEI[13], идентификатор устройства. Мы спросили у всех операторов, не использовались ли с этим устройством другие сим-карты, и увы, ничего. Это был новый аппарат, который продавался в комплекте с картой предоплаты.

– А вы отследили покупку?

– По номеру телефона оператор определил номер сим-карты и сообщил нам, где она была куплена, но это просто магазин на оживленной улице, покупка была оплачена наличными. Камеры в магазине отсутствуют, так что у нас ничего нет.

– Вы поставили номер на прослушку на случай, если он воспользуется им снова?

– Конечно, но не будем обманывать себя: если он так осторожен, то сим-карта и даже телефон уже лежат на свалке.

– Он взял карту с очень маленьким кредитом, – вмешался Микелис, – значит, уже знал, что она будет одноразовой. Томаш прав, мы больше никогда не услышим об этом номере.

Людивина прислонилась к старинной каменной кладке стены, отделявшей их нишу от зала. Голоса товарищей звучали глуше – молодая женщина все глубже погружалась в