преступлений, и теперь, когда Зверь пошел вразнос, он направляет его, ограничивает, все больше и больше используя его в своих целях: он придает убийствам интеллектуальный смысл и превращает их в послания миру, позволяя при этом Зверю реализовать некоторые из своих примитивных фантазий.

– Вы имеете в виду укусы?

– Укусы – это фирменный знак Зверя, его подпись, в этот аспект наставник вмешиваться не может.

– Подпись убийцы – это его отличительная черта?

– Да, это неизменная часть преступления, материальное воплощение его потребности убивать, она проистекает из его навязчивых фантазий. Если он убивает, он непременно должен оставить свой след. В случае Зверя это укусы. Ему нужно поглотить другого человека, истязать его телесно, используя рот, это оральная стадия каннибализма, отсылающая к сбоям в развитии его личности в детском возрасте. Ему нужен другой, чтобы впитать его в себя, слиться с ним, поглотить, чтобы самому не быть поглощенным. Возможно, у этого типа также есть проблемы с выражением мыслей. Он говорит мало или плохо. Его поведение говорит о многом. Например, его желание родиться заново, влезая в тело своих жертв. Эту последнюю часть фантазии наставник сумел направить в нужное русло, но не устранил ее полностью, потому что именно она толкает Зверя на убийство.

– Если я вас правильно понял, – вмешался Сеньон, – подпись Зверя – это исключительно проявление его личности, а почерк или метод убийства задает ему кто-то другой?

– Именно. Укусы и всплески неконтролируемого насилия – его отличительная черта, как и явный садизм. Все его жертвы изуродованы до крайности: у первых он искромсал гениталии, с последних содрал кожу и бросил их умирать в соленую воду. Ему нужно причинять боль, поэтому он экспериментирует со всем, что только может придумать, но, видя чудовищную изобретательность, которую он здесь проявил, я подозреваю, что кто-то помогает ему придумывать пытки. У него в голове нет фиксированного образа убийства, он находится в поиске, он наверняка готов к предложениям, и какое-то из них вполне может совпасть с его внутренним влечением. Главное – достичь финального состояния исступления, когда он теряет контроль, это как вспышка у героинового наркомана. Христос, облаченный в кожу, содранную с человека, не его идея. Он для этого недостаточно интеллектуален. Я ни секунды в это не верю.

– Если это идея наставника, – сказала Людивина, – то в чем его собственное удовольствие? Что за отношения выстраиваются между двумя субъектами? Что движет наставником?

Глаза Микелиса внезапно заблестели, а по губам предательски скользнуло подобие улыбки.

– Вы начинаете мыслить как криминолог, мадемуазель Ванкер, – удовлетворенно сказал он. – Действительно, ответив на вопрос о мотивации, мы поймем, что он за человек. И раз он не убивает напрямую, раз он не одержим той же фантазией закланья, человеческого жертвоприношения, но защищает своего питомца, значит у него есть свой интерес.

– Это его отец… Или кто-то из близких! – подумал Сеньон вслух. – Как в сериале «Декстер»: отец понимает, что он не победит натуру сына, но не может смотреть, как тот идет ко дну, а потому решает поддерживать его, чтобы уберечь от гибели.

– В таком случае он бы его защищал, а не устраивал шоу, которое мы тут видели. Я думаю, мы имеем дело с человеком непомерных амбиций, он стремится к контролю и хочет быть главным. Он – кукловод. С момента вскрытия семьи Эймессис я обдумывал эту теорию и сказал о ней Алексису: мне кажется, она подтверждается. Наставник Зверя – идеолог группы. Именно он собрал их вместе. Даю руку на отсечение. Это он выступает под ником *е на форуме, он, а не Виктор Магс. И именно он придумал мизансцену с Христом, потому что полагает, что законы нужно пересмотреть, ибо классические понятия добра и зла его не устраивают. Он наверняка считает, что они поступают правильно. И что он в своем праве. Он пошел в крестовый поход, если хотите мое мнение.

– В крестовый поход? – переспросил Сеньон.

Стоящая поодаль стайка журналистов, заметив движение, стала подбираться к закрытым воротам, доставая камеры и фотоаппараты. Два жандарма и криминолог отошли на несколько метров и укрылись за зданием шахты.

– Их цель – новый, более толерантный мир, – объяснил Микелис, – готовый принять таких, как они. Принять такими, какие они есть, получающими наслаждение не от классических половых отношений между двумя взрослыми людьми, а от убийств, доминирования, истязаний, насилия над детьми. Посмотрите на созданный им форум: он пытается собрать воедино всевозможные девиации, наладить общение, повысить самооценку участников. Вспомните их знамя: *e! Это союз, первобытная общность!

– Он просто псих ненормальный, – выдохнул великан.

– Для нас – да, потому что мы – большинство, – поняла Людивина. – Большинство диктует свои кодексы и законы, но если завтра серийных убийц станет больше, чем нас, то монстрами станем мы. Вспомни роман Мэтисона «Я – легенда», Сеньон.

– Меня от всего этого тошнит.

– Ваша коллега права. Мы имеем дело с человеком, который решил сделать так, чтобы голос меньшинства был услышан, голос тех людей, которые до сих пор вынуждены были молчать, прятаться, потому что все их считали ничтожествами. Он хочет выйти из тени. Он хочет собрать вместе тех, кто существует поодиночке, он хочет их объединить, чтобы сделать этих людей силой. Он верит, что в мире их достаточно, чтобы составить новую силу, способную изменить облик планеты, заставить общество задуматься над правильными вопросами. По-моему, их символ, их преступления и послания, которые они нам оставляют, будь то в зеркале в Лувесьене или здесь, в шахте, прекрасно это доказывают.

Все трое замолчали. Ветер дул и впивался в шею, как вампир. Людивина в своем пуховике зябла и ежилась. Она ощущала холод и, несмотря на все услышанное и увиденное, сильный голод. От этого никуда не денешься. С какими бы ужасами ни приходилось ей сталкиваться, она никогда не теряла аппетита. Людивина заметила это еще на вскрытиях. Каждый раз она приходила потом домой с волчьим аппетитом. Хотелось красного мяса. Тартара.

Однажды вечером она даже спросила у судебного патологоанатома, нормально ли это, и тот ответил, что это поведенческий атавизм. Тысячи лет, в течение которых человек питался сырым мясом, нельзя стереть из генетической памяти. На протяжении почти всей своей эволюции гомо сапиенс оставался диким хищником и сохранил рефлексы, характерные для рептильного мозга. Пусть это не устраивает «цивилизованного» человека, но они вполне объяснимы. Созерцание килограммов мяса в течение нескольких часов подряд хотя и ранит осознанную чувствительность очевидца, но будит воспоминания спящего хищника.

В животе у Людивины заурчало. Слова Микелиса эхом отдавались в сознании. Она попыталась сконцентрироваться.

Все это звучало неожиданно, безумно. Но за