В креслах заерзали вновь, но Геринг с линии не сбился:

— Мюнхен был успехом, но после него Великобритания избегала обсуждать с нами колониальную проблему, проблемы Чехословакии и наши собственные. И после Мюнхена чехи вели странную политику, блокировали словаков, и все это привело к нашему вступлению в Прагу… Что касается Польши, то после Мюнхена она извлекла для себя выгоды в Чехословакии благодаря нам и получила Тешин. Однако следующим логичным шагом было бы решение данцигской проблемы. И это было бы реальным, но вмешательство Великобритании сделало поляков жесткими.

— Поляки и сами… — попытался возразить Спенсер, однако Геринг перебил его:

— Мы в Германии были удивлены тем фактом, что Великобритания вначале считала возможным говорить о легкомыслии поляков, а через несколько месяцев заговорила о них как о «гордом и мужественном народе»…

Геринг сделал паузу и сказал предупреждающе:

— Мы тоже будем отныне жестче в своих требованиях…

— Но Германия может оказаться в изоляции, —осторожно возразил Спенсер.

— Что вы имеете в виду?

— В Москве ведутся тройственные переговоры, и они, господин фельдмаршал, могут дать результаты.

— О! — откровенно рассмеялся Геринг. — В Москве с британскими участниками переговоров обошлись не лучшим образом. Но ведь среди них нет ни одного действительно авторитетного военного деятеля. Нет, конкретных результатов там не будет… И потом…

— Что «потом»?..

— Потом, — Геринг чуть поджал губы, — потом, двери для переговоров с Россией все еще открыты и для самой Германии. Рапалльский договор все еще в силе, и следует помнить, что и у Германии до сих пор в России много друзей…

Обстановка если и не накалялась, то становилась деликатной, и Далерус незаметно мигнул бровью и сказал:

— Господа! Не пора ли нам подкрепиться? После легкого завтрака Далерус предложил:

— Возможно, имеет смысл рассмотреть возможности общего характера для достижения взаимопонимания между Великобританией и Германией.

— Пожалуй, пора, — согласился Геринг. — И я сразу хочу указать на следующее… Если Великобритания в будущем станет проводить чисто британскую политику, то соглашение с Германией возможно — если, конечно, оно будет выгодно обеим сторонам.

Наша насущная проблема в том, что сегодня население рейха насчитывает 82 миллиона немцев и 7 миллионов чехов. В урожайные годы нам продовольствия хватает, в неурожайные же мы можем получить недостающее или из колоний, или путем импорта, для чего нам нужна расширенная экспортная торговля.

Тут все англичане и сам Далерус дружно и понимающе кивнули…

— Колониальные же притязания Германии — это необходимость территории, на которой можно выращивать масличные культуры для наших нужд.

— Возможно, это затронет сферы британского влияния, — задумчиво заметил Спенсер…

— Скорее всего, но… — ответил Геринг.

— Ну, это вполне естественно, — примирительно бросил Далерус…

И остальные тоже согласно кивнули…

— Однако важнее текущие проблемы, — напомнил немец, — и я подчеркиваю: важно, чтобы Германия вернула себе Данциг… Я клянусь честью офицера и джентльмена, что это — последняя территориальная претензия Германии в Европе.

Вряд ли можно было признать тут фельдмаршала искренним — если учитывать то, что Гитлер настраивал себя и окружающих на долгую войну в видах как минимум «Серединной Европы». Но вряд ли надо оценивать клятвы Геринга и как заведомо лживые. Он ведь очень хорошо подметил, что мир возможен, если Великобритания станет проводить чисто британскую политику.

А такая политика без войны отдавала бы приоритет политического и экономического лидерства в Европе Германии. Ведь даже без колоний она стала второй промышленной державой мира!

В такой Европе поляки и помыслить не смели бы о «знаковой» кастрации немца, потому что их быстро «кастрировали» бы самих на те же Познань и Силезию — как минимум.

Однако была ли тогда способна реальная Британия на действия в интересах Британии?

Геринг задал три прямых вопроса, начав так:

— Если господин Чемберлен предложил сегодня Германии переговоры, не привел бы этот шаг к его падению?

— Увы, ситуация такова, что пресса может представить общественности все в таком свете, что после этого кабинет падет, — вздохнул Спенсер.

— А если с таким предложением к нему обратимся мы, он примет его?

— Вероятно, да…

— А если будет созвана конференция для выяснения наших двусторонних проблем с учетом интересов Италии и Франции, согласится ли господин Чемберлен участвовать в ней без Польши?

Спенсер, переглянувшись с коллегами, признался:

— На этот вопрос мы ответить не можем…

Что же получалось? Протягивая руку мирного партнерства Германии по своей инициативе, Чемберлен получал пробоины от рифов прессы и шел ко дну.

Принимая руку Германии, он… Ах, да ясно же, что он тонул на тех же рифах. Элитная Британия была уже не способна проводить чисто британскую политику…

ОТЧЕТ Спенсера о «частной» беседе был тут же положен на стол даже не Галифаксу, а самому Чемберлену. Так что фактический уровень этого контакта был по сути высшим. И импульс шел из Великобритании…

А теперь, уважаемый мой читатель, подумаем…

Казалось бы, инициатор всего этого процесса — Лондон, а не Берлин. Значит, дело лишь за согласием Берлина?

Но почему же фюрер не отвечает согласием? Он что — глупец, «маньяк»? Позднее ходил бродячий анекдот, пущенный Яльмаром Шахтом, что после возвращения из Мюнхена фюрер в гневе якобы заявил по адресу Чемберлена: «Этот тип сорвал мое победоносное вступление в Прагу»… Но вряд ли в этом анекдоте правды было больше, чем в любом другом.

Вот и Леопольд Эмери вложил в уста фюрера такую эмоциональную оценку, относящуюся к 22 августа 39-го года: «Даладье и Чемберлен — жалкие черви, я распознал их в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы напасть на нас. Самое большее, на что они могут решиться, — это блокада». Однако имеется и более сдержанный вариант этого пассажа: «Наши противники — мелкие черви. Я видел их в Мюнхене».

И уж совсем иначе изложена эта же мысль генералом Гальдером после совещания генералитета 14 августа, где тоже обсуждалась текущая ситуация. Гальдер записал в своем дневнике: «Мюнхенские главари не возьмут на себя риск развязывания войны. Всемирный риск!»

Впрочем, суть мысли от этого не менялась — если есть сила, то с «демократической» публикой особо считаться не стоит. Мысль, к слову, очень неглупая. Но сам же фюрер перед генералитетом не раз подчеркивал, что риск велик и для Германии, но рисковать стоит.

Гитлер был трезвым и реалистичным политиком и вполне видел рациональность партнерских отношений с Англией, но на принципе признания последней очевидного: лидером Европы в перспективе может быть лишь Германия. Она это право за-ра-бо-та-ла в прямом смысле этого слова — трудом своего народа.