Она взяла свой блокнот и начала быстро писать:

Иногда чувство горя и бессмысленности существования захватывает нас, людей, целиком и полностью. Почему одним везет, а другим не везет? Почему нас не понимают? Почему с нами скверно обращаются? Никто не знает.

Но эльфам тоже знакомо чувство печали, и они страдают даже глубже, чем мы, люди, можем себе представить.

Самое важное, чему нас могут научить страдания эльфов…

Чему? Чему могут нас научить страдания эльфов? Вендела долго размышляла, почесывая ручкой бровь, но так ни к какому выводу и не пришла. Понедельник. Она заметила, что по понедельникам ей думается хуже всего. И еще этот разговор…

Она захлопнула блокнот и пошла в ванную. Посмотрела на конвалюту с транквилизатором, но решила воздержаться. Выпила стакан воды. Чувство голода исчезло. Ее тянуло в альвар.

Через пять минут она была уже в тренировочном костюме, погладила Алли и открыла наружную дверь.

— Скоро вернусь! — крикнула она в дом и, не получив ответа, побежала прямой дорогой к камню эльфов.

Она бежала широким шагом, сжав кулаки, иногда оступаясь на незаметных в траве камнях.

У нее не было ни денег, ни украшений. Ей нечего было подарить эльфам, но ее все равно тянуло в их королевство. Она прибегала сюда уже четвертый день подряд. Макс вводил ее в тоску.

Она положила ладони на камень и попыталась расслабиться. В голове эхом звучали отголоски давешней ссоры. Ей хотелось покоя и умиротворения.

Но в этот вечер ничего не получалось.

Что-то случилось в королевстве эльфов. Она чувствовала тяжелую эманацию горя. Перед глазами все время возникала картинка: король эльфов рыдает у постели больной королевы, и из глаз его льются голубые слезы.

Эльфам было не до нее. Она побежала дальше.

Когда она вернулась, на вилле было темно. «Ауди» на месте не было, и входная дверь заперта. Макс куда-то уехал. Неважно — запасной ключ всегда лежит под цветочным горшком. Вендела вошла в холл:

— Макс?

Эхо ее возгласа прокатилось по комнате и замерло, затаившись где-то в дальних комнатах. Собственно, она и не ждала, что Макс дома, но почему не залаял Алоизиус? Почему она не слышит знакомого шарканья лап по каменному полу?

— Алли?

Молчание. Она прошла в кухню. На холодильнике прилеплена бумажка.

Уехал домой. Взял Алли показать ветеринару. Позвоню.

Целую, Макс.

Вендела сорвала записку с холодильника, швырнула на пол и пошла по дому искать Алли. Нет, Макс не пошутил. Собаки нигде не было.

Она села в гостиной у окна и долго смотрела на пустую каменоломню.

Он уехал в Стокгольм и увез их собаку. Сделать она ничего не могла.

Вендела закрыла глаза — ей почудился звон коровьего колокольчика и хихиканье Яна-Эрика.

Генри Форс взял со стола сапог и повел полицейских на второй этаж. Вендела, ничего хорошего не ожидая, поплелась за ними.

— Идемте, идемте, я вам покажу, чей это сапог.

Он поднимается по лестнице и без стука открывает дверь.

— Вот он… мой сын Ян-Эрик…

Полицейские робко заходят в комнату. Ян-Эрик сидит на одеяле посреди комнаты, на нем та же грязная одежда, что и ночью. Ян-Эрик смотрит на полицейских, потом переводит взгляд на Венделу и неожиданно прыскает. Она хочет что-то сказать, но не может открыть рот.

— Он что, болен?

— Болен и болен… Он слабоумный. — Генри так и держит руку в указующем жесте, словно бы показывает невесть что занимательное. — Он у меня уже два года тут… раньше его держали в психушке, а я его домой взял… сын все-таки. Зря взял, — очень серьезно добавляет он после паузы. — Ошибку сделал.

— Это его, значит, сапог?

— А чей же еще? Сейчас покажу…

Генри подходит к сыну, поднимет ногу и натягивает на него сапог. Сапог в самый раз, хотя Вендела точно знает, чей это сапог. Это сапог отца.

— Ага, вот значит как… — Тут взгляд полицейского падает на кресло-каталку.

— А ходить-то он может?

— А то! Доктор в психушке так и сказал: ходить-то он может. Но, говорит, ходит ваш сынок, только когда его никто не видит.

— Покажите-ка нам.

Генри подхватил Яна-Эрика под мышки и поднял с одеяла:

— Пошли, сынок.

Ян-Эрик стоит совершенно прямо, в сапоге на одной ноге и в толстом вязаном носке на другой. Стоит и хихикает.

Генри подталкивает его в спину:

— Пошли, кому говорю!

Ян-Эрик несколько секунд стоит неподвижно и смотрит на полицейских, продолжая смеяться. Потом делает короткий шаг, за ним другой.

— Но зачем ему хутор-то поджигать?

Генри со скорбной миной смотрит на Яна-Эрика:

— Зачем? Да кто его знает… Он как инопланетянин.

Полицейские смотрят друг на друга в раздумье.

— И как ты думаешь… можно такого судить?

— Понятия не имею… сколько ему лет, Форс?

— Семнадцать.

— Кто его знает… наверное, можно. Проверить надо.

Венделе совсем плохо.

— Нет! — кричит она изо всех сил.

Все смотрят на нее с удивлением.

— Нет! Это я во всем виновата! Я ненавидела этих коров… пошла в альвар и попросила, чтобы они исчезли! Я попросила…

«Эльфов», — уже хотела она сказать, но удержалась. Примут и ее за дурочку.

Полицейские удивленно переглядываются, потом первый улыбается и подмигивает.

— Преступная семья, — важно произносит он.

Они отстраняют Венделу и выходят из комнаты.

Тихо, очень тихо на хуторе. Генри молчит, а Вендела не хочет с ним разговаривать. Слухи наверняка расползлись в округе, потому что на следующий день ни один человек не появляется на хуторе — Венделе кажется, что соседи обходят их стороной.

Через несколько недель их вызывают на допрос. Следователь приходит к выводу, что в пожаре виновны оба — и Генри Форс, и его сын. Сын поджег хутор, а Генри скрыл это, чтобы получить страховую компенсацию.

— Это же не Ян-Эрик, — говорит Вендела отцу по пути домой. — Это же ты поджег…

Генри пожимает плечами:

— Так будет лучше… твой брат — слабоумный, его не накажут.

Генри продолжает ходить на работу в каменоломню как ни в чем не бывало — с высоко поднятой головой. Уходит рано утром, приходит вечером. Вендела не решается спросить, чем он занимается: заказчиков у него нет.