кандидатов на ответственные должности в торговые организации. В течение 1930-х гг. наладить действенный контроль за торговыми кадрами так и не удалось.

Борьба с торговыми махинациями велась на высоком законодательном уровне. Уголовная ответственность за должностные хищения предусматривалась в статье 116 УК РСФСР. Наказанию подлежало должностное лицо за присвоение или растрату «денег, ценностей или иного имущества, находящегося в его ведении в силу служебного положения или исполнения обязанностей». Виновному лицу назначалось лишение свободы на срок до 3 лет, а преступников, имевших особые полномочия или присвоивших особо важные государственные ценности, ожидало лишение свободы до 2 лет с конфискацией имущества. На фоне угрожающей криминогенной ситуации власти посчитали это наказание недостаточным. 7 августа 1932 года ЦИК и СНК СССР приняли совместное постановление «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности». Документ предусматривал высшую меру наказания для расхитителей общественного имущества — расстрел с конфискацией имущества, который при смягчающих обстоятельствах мог быть заменен лишением свободы на длительный срок.

Призывы к более жестким приговорам озвучивали видные чиновники. Нарком юстиции Н. В. Крыленко на восьмом совещании работников юстиции сокрушался: «Почему у нас борьба с растратами так слаба? Разве растрата государственных средств не есть хищение и воровство? А судят ли у нас растратчиков по закону 7 августа? Мало, 116 статья остается, ее никто не отменял, но закон 7 августа есть закон 7 августа. Вот еще один крупнейший дефект: борьба с хищениями в области торговли, промышленности, кооперации стоит у нас в практике применения закона от 7 августа на последнем месте. За один январь по сообщению, которое сделали товарищи из Центросоюза, у них на 15 млн. рублей накрали! А мы мало смотрим за этим».

Несмотря на всю жесткость закона и позицию высоких чинов, борьба с растратами не возымела желаемого эффекта. Мешали медлительность и небрежность судов, а порою даже некомпетентность судебных служащих. Проверка деятельности судов в 1939 и 1940 г. показала, что они халатно вели квитанционные книги об исполнении судебных решений. К примеру, только в Ленинградской области на начало 1940 года неисполненными значились 343 производства на общую сумму более 600 тысяч рублей. Такое положение дел серьезно тормозило возмещение растраченных сумм за счет преступников. Как правило, суды не обязывали руководителей торговых организаций и кооперативных учреждений устранить нарушения по фактам выявленных хищений. Среди приговоров о растратах, рассмотренных в кассационном порядке, только 65,6 % сохраняли силу. Остальные отменялись или были изменены вследствие ошибок в квалификации преступлений и избрании меры наказания.

Непреодолимым препятствием к искоренению должностных преступлений стали попустительство руководителей торговых организаций и преобладающая лояльность к растратчикам. Зачастую руководство складов, магазинов и ОРСов не желало афишировать преступления на вверенном им участке, поэтому неохотно обращалось в следственные органы и суды по фактам обнаруженных недостач. К примеру, в тресте столовых Приморского района Ленинграда по итогам 1940 года 336 человек имели недостачи и растраты, но только по 8 из них сведения поступили в следственные органы и лишь к 83 были предъявлены иски о компенсации ущерба. Иногда руководители даже отбирали у проштрафившихся работников расписки о возмещении стоимости утраченных товаров. В неформальном порядке растратчик мог компенсировать ущерб, возможно, за счет работодателя, участвуя в новых хищениях. Такой подход не осуждался среди населения. Простые граждане, как правило, не считали это опасным преступлением. Зародившись в первые десятилетия советской власти, эта точка зрения благополучно дожила до окончания советской эпохи.

«Закон о колосках»

В условиях развернувшейся индустриализации драматичная ситуация сложилась на селе. Деревня становилась одним из важных источников средств для финансирования промышленности. Сельскохозяйственные товары (зерно, масло и т. д.) отправлялись на экспорт, а на вырученные средства закупались оборудование, техника, комплектующие. Аграрная политика властей предусматривала создание крупных коллективных хозяйств — колхозов. Тактика добровольного вступления в колхозы вскоре сменилась принудительными мерами. Экономически активное крестьянство лишалось земли и собранного урожая. Крепкое крестьянство, не желавшее вступать в колхозы, объявлялось кулачеством и подвергалось преследованию. Агрессивная сплошная коллективизация в 1929–1930 гг. привела к многочисленным бунтам и манифестациям, что побудило власти сбавить темпы перехода к коллективному труду. Повторный неурожай и управленческие ошибки принесли новое испытание — голод 1932–1933 гг. в основных зерновых районах Украины, Дона, Кубани и Поволжья.

Лишения и невзгоды, которые терпело население в годы коренных перемен, закономерным образом отразились на криминогенной картине. В то время как на предприятиях и в организациях участились растраты и присвоения вверенного имущества, в сельской местности увеличилось число хищений колхозного имущества. Крестьяне намеренно или под давлением обстоятельств скрывали урожай, прятали зерно и другое продовольствие, препятствовали обобществлению сельскохозяйственных орудий и инструментов. Хищения усилились в голодные годы, когда крестьяне для личных целей присваивали продовольствие и фураж. Власти расценивали рост преступности в условиях перестройки народного хозяйства как форму противодействия государственной политике. Особо крупные хищения рассматривались в качестве посягательства на социалистический порядок и контрреволюционную деятельность.

В ответ на рост преступности советское правительство усилило уголовную ответственность. Особое значение на селе приобрело уже упоминавшееся постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укрепления общественной (социалистической) собственности». В публицистической литературе его называли «законом о колосках» [17], как бы подчеркивая его жестокий и бескомпромиссный характер. Помимо прочего, постановление приравняло имущество колхозов (урожай на полях, запасы, скот и т. п.) к государственному имуществу и тем самым распространило суровую ответственность на хищения колхозного имущества. В качестве наказания полагался расстрел с конфискацией всего имущества, который при смягчающих обстоятельствах мог быть заменен лишением свободы на срок не ниже 10 лет с конфискацией.

Постановление также предписывало лишать свободы кулаков и другие противообщественные элементы, которые «применяют насилия и угрозы или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза, с целью насильственного разрушения колхоза». Такие преступления приравнивались к государственным и карались заключением в концентрационный лагерь на срок от 5 до 10 лет. К преступникам, осужденным за хищение колхозного имущества и призывы к развалу колхоза, не применялась амнистия, которая могла бы смягчить наказание или вообще освободить от его отбывания.

На практике постановление применялось по-разному. С одной стороны, наказание получали преступники за действительно крупные хищения. С другой стороны, широкие формулировки постановления позволяли наказывать со всей строгостью даже за мелкие, случайные хищения. В журнале «Советская юстиция» за сентябрь 1934 года в статье «По нарсудам Северодонского округа» содержались примеры несоразмерных приговоров: «Колхозник Лазуткин, работая в колхозе в качестве воловщика, во время уборки выпустил быков на улицу. Один вол поскользнулся и сломал себе ногу, вследствие чего