— Ох, какая вкуснятина, Сюзанна, — сказала она. — Где вы раздобыли таких poulets здесь? Мне бы такого коммерсанта-птицевода. Ведь кулинарное искусство в Париже наполовину заключается в том, чтобы знать, где что купить, правда ведь?

Коммерсант? По этому устаревшему слову я поняла всю глубину ее нервного напряжения, не уступающего моему. Мне было ясно, что обиженная Персанами Рокси тем более старалась понравиться им. Нанеся Рокси обиду, они тем более старались остаться хорошими в ее глазах. За столом царили любовь и согласие, и это путало родителей. Они должны были понять, что им не удастся заманить Рокси домой, но если они и понимали, то не желали сдаваться. С самого приезда они то и дело вспоминали красоты Йосемитского парка или нашего пляжа, рассказывали, как Марджив нашла на нем, как раз напротив авеню Мирамар, похожий на большой пузырь плавательный матрас, выброшенный на берег, и прочие чудеса из волшебной страны Калифорнии. Со своей стороны, Рокси делала все, чтобы Персаны и родители понравились друг другу.

Внезапно обед был прерван. В дверях столовой появилась Натали и рядом с ней потный, виновато улыбающийся мужчина, протягивающий бутылку вина. Антуан встал, мужчина вошел в комнату.

— Месье, простите за вторжение, но мне хотелось вручить вам это в благодарность за то, что вы спасли мою panier[137], — сказал посетитель, разумеется, по-французски.

— A, panier, — протянул Антуан. — Не стоит благодарности.

— Panier, и couverts, и assiettes, и bonne terrine de lapin[138], — говорил мужчина. — На станции мне сказали, где вас найти.

— De rien, de rien[139], но как любезно с вашей стороны…

Они обменялись еще несколькими репликами.

— …ухожу, ухожу, bonjour, mesdames, messieurs, excusez-moi… — Незнакомец удалился. Его не задерживали.

— Я нашел его корзину в вагоне, — объяснил Антуан моим родителям. — Мы оставили ее у начальника станции. Вот и вся история.

«Это очень учтиво — принести вино, такая любезность, вовсе не обязательно, c'est gentil[140]», — снова и снова повторяли Персаны. Все шероховатости, возможные споры и стычки, даже проблема цыплят, — все померкло перед наглядным свидетельством того, что в мире еще существуют корректные отношения между людьми, существуют бескорыстие и добрая воля, выразившиеся в том, что одни сберегли чужую корзину, приготовленную для пикника, а другие за это их отблагодарили.

— А вино неплохое, — сказал Антуан, изучая этикетку. — Я открою, отведаем за сыром.

— Роксана — настоящая француженка. Знаете что? — говорила Сюзанна Марджив, понизив голос и с особой веселой ноткой, будто приглашая не слишком сердиться на то, что она скажет. — Если бы мне предложили выбрать, как по каталогу, невестку — вот Роксана, американка, вот немка Труди, вот француженка, — я выбрала бы, естественно, француженку, Эдвиж, жену моего старшего сына Фредерика. Мне и в голову не пришло бы выбрать немку или американку. — Здесь она рассчитанно-любящим взглядом посмотрела на Труди и Рокси. — Но обе они гораздо больше француженки, чем Эдвиж. Та даже croque-monsieur[141]приготовить не может. И вообще полный nulle в домашнем хозяйстве. Преподает сейчас в Монпелье.

Мне было, конечно, интересно, что она подумает о невестке-чешке, если Шарль-Анри женится на Магде. Наверное, интересно было не только мне, потому что в комнате возникло неуловимое движение, а в голосе хозяйки послышалось беспокойство.

Сюзанна обернулась к двери, ведущей в кухню, кивнула, и Натали внесла сыр.

— Женни, милочка, тебе нельзя сыра. Поди побегай в саду, — сказала она внучке и продолжала, бросив взгляд на меня: — Вы, девочки, такие разные, Изабель и Рокси.

Я поняла, что стоит в порядке дня. Я.

— Изабелла — l'américaine, maman, — сказал Антуан, смеясь. Я не усекла, что он хотел этим сказать.

— Помолчи, Антуан, — одернула его Труди.

— Обе такие очаровательные, но разные, — сказала Сюзанна. Собственно говоря, они в самом деле могли не знать, что Рокси и я — сводные сестры и в нас нет ни капли общей крови. Видимо, Рокси не упоминала об этом.

— Да, очень разные, — подтвердила Марджив.

— Изабель такая предприимчивая, — продолжал Антуан.

— Антуан! — одернула его Труди.

— Я считаю, американцы вообще предприимчивые люди, — заметила мадам Коссет. — Предприимчивые и практичные.

Мне стало обидно. Ничего себе практичные — режем вены, исследуем планету, умираем от любви. Может, «практичные» у французов означает что-то другое? А предприимчивость?

— А американцы считают французов рационалистами, — ненавязчиво заметил отец. — Разум, Век Просвещения, Термидор.

— Конечно, у Изабель сильный характер. Только сильные могут быть практичными, — снова вставил Антуан. Труди сказала ему что-то по-французски.

— Молоденькие американки славятся своей откровенностью, — сказала мадам Коссет. — У меня есть приятельница, графиня Кортену — ты ее знаешь, Сюзанна, — так вот, она считает, что все они — богатые наследницы и ловят женихов-французов, но на мой взгляд, эти дни миновали.

— Мне кажется, что французы очень практичны, — вставила Марджив. — По-моему, «рациональный» и «практичный» — это одно и то же.

— Мама, как можно обобщать, когда речь идет о национальном характере? — сказала Рокси и добавила умоляюще: — Правда…

Марджив уставилась на обглоданные цыплячьи косточки с выражением оскорбленной невинности. В конце концов не она затеяла этот разговор.

— Знаете, je chasse, — обратился Антуан к отцу, мужественно меняя тему. — Я говорю, что люблю охоту. А вы?

— М-м… да нет… И на кого же вы охотитесь?

— На оленей.

— Наверное, стреляете их? — мрачно заметил отец.

— Mais non[142], стреляют птиц. Оленя гонят собаками. Красивое, доложу вам, зрелище: лошади, охотники в костюмах, собаки, общий азарт. Даже кюре приезжает — благословить собак. Идея в том, чтобы затравить благородное животное. Олень выбивается из сил и больше не может бежать.

Мы, американская часть присутствующих, разом умолкли. Молчание неприлично затягивалось. Нас, кажется, не понимали.

— И что же потом? — тихо спросила Марджив.

— Потом собаки начинают терзать оленя. У вас есть выражение «добей его» — так вот оно об этом.