Фрэнк оборонялся недолго. Он пришел в себя и, отразив мой четвертый или пятый удар, сам нанес ответный, да такой, что у меня хрустнуло в кисти. Я подпрыгнул, спасаясь от возвратного кругового в бедро, но третье размашистое движение пришлось слева в ребра.

Бригантина спасла меня от гибели, но я ощутил (больно почти не было, таково оказалось напряжение), как сломалось ребро – или даже не одно. Меня перекосило, дыхание вырубилось. Второй удар пришелся сверху в левое плечо – тут, наверное, и бригантина не уберегла бы, лежать бы мне разрубленным надвое, если бы я не успел чуть повернуться на пятках – клинок прошел концом вдоль груди, а ответным уколом я пробил рукав брони Фрэнка у левого плеча. Ответом мне был рев – не боли, а досады. Американец отскочил, но тут же, словно на пружинах, метнулся вперед, взмахнув рукавом… и меня полоснуло болью по левому бедру снаружи. Я ощутил, как брызнула кровь и мельком подумал, что Фрэнк запросто мог отрубить мне ногу, ударь он поточнее.

Но удар и так был точным достаточно, чтобы я захромал. Тем не менее, я запретил себя думать о ране и боли – вместо этого я бросил себя вперед, молотя Фрэнка палашом сверху вниз снова и снова. Американец начал отступать, из рукава на кисть бежала и капала с пальцев кровь.

В какой-то момент он не просто отбил, а отбросил мой удар и нанес свой – я качнулся назад, а не угадай я этого удара, моя голова сейчас прыгала бы в грязи. А удар ногой в бок бросил меня на спину, второй раз за какие-то минуты. Причем удар был в бок со сломанными ребрами…

Наверное, на секунду я потерял сознание, потому что, когда я открыл глаза, Фрэнк стоял надо мной, держа палаш обеими руками острием вниз. Его лицо было страшным.

«На правый бок!!!» Я подумал это позже, чем опрокинулся в сторону, – и палаш на полдлины ушел в мокрую, раскисшую землю. Фрэнк сунулся вперед, не удержав своего собственного размаха, и я обратным движением ударил его по виску локтем и в затылок кулаком. Фрэнк коротко хрюкнул и зарылся в грязь. Из уха у него выскользнула струйка крови.

Я рванулся за палашом и дагой, мельком заметив, что этот бык начинает возиться! Добравшись до своих клинков, я вскочил на ноги и на миг ослеп от боли в ноге… а когда открыл глаза снова – Фрэнк уже стоял на ногах, держа и палаш и нож. Он часто встряхивал головой и покачивался, но все-таки стоял, хотя последними двумя ударами – да что там, любым из них! – я мог его убить.

Двигаться мне было тяжело, нога немела и скользила в сапоге, левый глаз плохо видел, бок кроила и выворачивала боль в ребрах. Но и Фрэнк выглядел кисло, даже не шел в атаку, а переминался на месте. Кровь из уха у него не останавливалась, хотя ее размывал дождь.

Я коснулся кулаком в краге с зажатой в нем дагой рубленой раны в бедре и, вытянув кулак в сторону Фрэнка, сказал по-русски, не очень-то заботясь, чтобы меня понял враг:

– За эту кровь я тебя заставлю захлебнуться своей…

На этот раз мы дрались обеими руками. Точнее, Фрэнк дрался полутора – левая у него плохо двигалась в плече – но он все еще был сильнее и бил, словно кузнечным молотом, снова и снова высекая искры. Я и не пытался парировать удары дагой, зато, выбрав момент, достал его изнутри в левое бедро сквозь раскрывшийся разрез брони. В артерию не попал, но двигаться Фрэнк тоже стал затрудненно. Ответный удар (я не мог отпрыгнуть быстро) пришелся по бригантине, Фрэнк не удержал проклятья. Глаза у него побелели, он вдруг отшатнулся, бросил вверх палаш – я невольно проследил за ним глазами – и, перехватив правой нож, швырнул его в меня, а потом подхватил палаш у своего плеча.

Но этого я уже не видел. Резкий удар ожег мою грудь справа, а за ним вспыхнула боль. Она была неглубокой, но острой, а пересилить себя и отвлечься я смог, только когда увидел, что Фрэнк рядом со мной и его палаш вновь занесен…

Я вскинул над головой «вилку» из даги и палаша – и судьба Фрэнка была бы решена в секунду, не задень я правой рукой торчащий нож. Боль вновь резанула меня длинным огненным лезвием, и я выронил палаш, а рука бессильно упала сама по себе. Обрушившийся на дагу клинок вражеского оружия отбросил ее в сторону – единственно, дага не дала раскроить мне череп. Палаш плашмя ударил меня в правое плечо, и я отрешенно ощутил, как сломалась ключица.

Палаш взлетел вновь.

Подавшись вперед, я ударил снизу левым плечом под мышку Фрэнка, и его рука повисла вместе с оружием у меня за спиной, так и не нанеся удара. Рядом – в упор – я увидел его глаза, в которых не было страха, только удивление, досада и… уважение. Он понял, что проиграл, но все-таки попытался ударить меня левой, просто кулаком.

Не успел. Моя левая рука с дагой была у него за спиной, и я, перехватив оружие испанским хватом, вогнал дагу ему в левый бок сзади, толкнув его навстречу клинку всем телом.

Потом левая рука у меня отказала окончательно – и я рухнул сверху на упавшего навзничь Фрэнка. От боли в ребрах почернело в глазах, но – странно – эта чернота отхлынула, я не потерял сознания.

Фрэнк был жив. Он лежал с закрытыми глазами и вяло выталкивал изо рта кровавые пузыри. Я свалился с него вбок, потом сел, опираясь на правую ногу, шлепнулся на мягкое место в грязь. Левой рукой я взялся за рукоять ножа и, выдернув его, отбросил в сторону. Под бригантиной потекло, но, похоже, рана правда была неглубокой.

Фрэнк застыл. Кровь все еще текла изо рта в грязь. Я бросил взгляд на американцев.

И увидел – как-то сразу увидел – наведенный из-за их голов арбалет.

Мэнни, стоя на краю обрыва, улыбался, целясь мне в лицо.

«Какая нелепость», – подумал я.

Потом Мэнни исчез за краем обрыва. Послышался короткий плеск. Американцы разом оглянулись, а я повернул голову в сторону наших.

Андрей стоял чуть сбоку от остальных, держа в руках аркебузу Зорки.

– Нечестно, – сказал Андрей. Дальше я помню, что мимо меня рванули с обеих сторон орущие люди, а я падал, падал, падал и никак не мог упасть.

От сухой коновязи в лес уходит дорога,

На дорогу из тучи молча смотрит звезда…

Ни на что не надейся, а надейся на Бога,

Жизнь дается на время, а Господь – навсегда.

Вот опять смутным ветром потянуло с востока,

Вот опять еле слышно громыхнуло вдали.

Будет битва последней, будет битва жестокой,

И со стуком, как кегли, упадут короли.

Снова крови невинной будет пролито много,

Будем в битве друг друга, как пшеницу, молоть.

Ни на что не надейся, а надейся на Бога —

Сохранить и спасти нас может только Господь.

М. Дунаевский – Л. Дербенев

* * *

Горлу было больно, но я выдавил:

– На… ши… все… жи?.. – и закашлялся.

Голос Ингрид отрезал:

– Все. Еще слово скажешь – язык отрежу, хуже не будет, но хоть помолчишь.