– Черт, совсем забыл. – Капитан повернул обратно.

– А я уже думала, что так и останусь сидеть связанная, – призналась Лиззи со слезами на глазах.

– Конечно, останешься. Куда ты денешься? – Прихватив дубинку, Бондарь решительно двинулся в обратном направлении.

– Женя! – крикнула Лиззи. – Не ходи туда один! Это опасно!

– Дату смерти изменить нельзя, я уже говорил. Значит, надо идти.

Обернувшийся Бондарь подмигнул американке. На его лицо нельзя было смотреть без содрогания.

– Ты… ты хочешь сказать, что тебя убьют? – спросила Лиззи, едва ворочая онемевшим языком.

– С чего ты взяла, что я говорю о дате своей смерти? – удивился Бондарь. – По-моему, на корабле хватает куда более достойных кандидатов в покойники.

Не добавив к сказанному ни слова, он вышел.

Первыми подвернулись под горячую руку Бондаря трое корейцев, карауливших выход на палубу. Они собрались в предусмотрительно открытом кубрике, из которого просматривался полутораметровый отрезок коридора. Один, памятуя о фантастическом умении пленника обращаться с ножом, вооружился подводным ружьем и даже успел опробовать его, дважды пробив перегородку стальной стрелой. Двое раненых корейцев не разделяли многословных восторгов своего товарища. Наспех перебинтованные, они сидели на койке, вперив тусклые взгляды в дверной проем. Потеря крови, усугубленная морской болезнью, придала их желтым лицам зеленоватый оттенок. Раненым корейцам больше не хотелось сражаться, не хотелось мстить русскому, не хотелось куда-то плыть и надеяться неизвестно на что. Парень с подводным ружьем безостановочно тараторил, а они отмалчивались. Каждый из этих двоих таил в глубине души нехорошее предчувствие. До появления Бондаря корейцы полагали, что оно вызвано опаской перед усиливающимся штормом. Естественное чувство. Оба не умели плавать. Оба до колик боялись акул и прочих чудищ, обитавших в морской пучине. Но эти страхи отошли на задний план, когда в кубрик ворвался человек, которого корейцы мысленно считали мертвым: ну, почти что мертвым. Ведь он был оглушен, связан, избит, деморализован. Он должен был смириться и покориться судьбе. Но он не смирился.

Это походило на страшный сон.

– Убирайся! – истерично взвизгнул юноша с искромсанными руками и пальцами. Схватить нож он был не в состоянии да и не пытался. Он просто хотел, чтобы русский демон скрылся из виду. Исчез. Испарился.

– На пол, – тихо сказал Бондарь. – Уткнулись носом в пол и закрыли глаза.

Не отрывая глаз от занесенной дубинки, юноша с перебинтованным туловищем грохнулся на четвереньки и растянулся на полу первым, причитая:

– Мы сдаемся, мы сдаемся.

Следующим улегся тот, который предложил Бондарю убираться. Он искренне сожалел об этой бестактности, но никаких других русских слов припомнить не получалось. Оставалось лежать ничком и считать секунды до того момента, когда дубинка обрушится на незащищенную макушку, сокрушив ее, как ореховую скорлупу.

– Тебе особое приглашение требуется? – спросил Бондарь у третьего корейца. Тот, машинально держа ружье, опустился на колени, тараторя:

– Мы ничего не имеем против тебя, ничего. Это все Председатель. Плохой человек, очень плохой. Если ты убьешь его, все будут только рады.

– Сколько вас на корабле? – нахмурился Бондарь.

– Здесь трое, – ответил кореец, – и семеро наверху. Вместе с Председателем.

– Ключ от двери есть?

– Извините?

– Ключ, – отчеканил Бондарь. – От этой двери. Чтобы я мог вас запереть.

– А! – обрадовался корееец. – Понял! Ключ на гвоздике, слева от вас. Это очень правильная мысль – закрыть нас в каюте. – Парень нервно хихикнул. – Я бы никогда не догадался.

Бондарь осмотрел врезной замок, убедился, что он не отпирается изнутри и сказал:

– Предупреждаю, яхта скоро затонет. Откройте иллюминатор и будьте начеку.

– Можно мы наденем пробковые жилеты? – деликатно спросил кореец. – Они хранятся в рундучке под кроватью.

– Вот видишь, тебе в голову тоже приходят удачные мысли, – не удержался от улыбки Бондарь. – На прощание дарю еще одну хорошую идею. Не пытайтесь взломать дверь и выбраться из кубрика раньше времени, договорились? А теперь присоединяйся к боевым товарищам и будь тише воды, ниже травы.

– Да-да.

Суетливые движения корейца, его по-собачьи преданный взгляд едва не усыпили бдительность Бондаря. Он и сам не сообразил, какие внутренние резервы позволили ему вскинуть дубинку одновременно с металлическим щелчком подводного ружья. Отбитая снизу стрела плашмя врезалась в потолок. Еще до того, как она упала на пол, Бондарь резко опустил руку. Это было логическое завершение замаха, скорее импульсивное, чем рассчетливое. Кореец с раскроенным черепом безропотно упал туда, куда ему было велено, и затих. Его раскинутые ноги и руки слабо шевелились, но причиной тому были не сокращения мышц, а непрерывное покачивание судна. Предположив, что горе-стрелок вряд ли воспользуется одним из пробковых жилетов, хранящихся в рундучке под кроватью, Бондарь вышел, тщательно запер дверь, выбросил ключ и побрел к трапу.

На палубе творилось невообразимое. Гигантские качели, устроенные стихией, подбрасывали яхту и швыряли ее вниз, словно бумажный кораблик. Порывистые шквалы ветра срывали с волн белые клочья фосфорической пены, темнота была наполнена тяжелым гулом, громыханием, шипеньем и свистом. Бондарю казалось, будто он очутился внутри какого-то адского механизма, предназначенного исключительно для уничтожения всего, что не является порождением моря и неба.

Несмотря на ослепительные проблески молний, мрак, окружающий яхту, был почти непроглядным. Лоснящиеся громады волн казались отлитыми из вязкой смолы. То засасывая «Летучую рыбу» по самые леера, то подбрасывая ее на головокружительную высоту, волны издавали грозное хищное рычание. Очутившееся в их власти суденышко скрипело и трещало, словно готовые развалиться от перегрузки качели. Никакие американские горки не могли сравниться с тем, что вытворяла яхта при каждом очередном крене. Проваливаясь в разверзшуюся пучину, она почти скрывалась под водой, а выскакивая пробкой на поверхность, вновь становилась игрушкой многометровых волн. Тем не менее двигатель работал бесперебойно. Председатель оказался способным учеником. Держась за поручни и плюясь горькой водой, Бондарь всмотрелся в темноту. При вспышке очередной молнии он увидел несколько блестящих человеческих фигур, собравшихся возле рубки. Дождавшись, пока очередная волна перехлестнет через палубу, Бондарь устремился вперед. Он ничего не кричал – это было бессмысленно при той какофонии, которая бушевала под открытым небом. Он не пригибался на бегу и не осторожничал – в подобных маневрах тоже не было проку.

Маневр предстоял один, единственно важный. Добраться до рубки раньше, чем на палубу обрушится новая волна, способная смыть Бондаря, как беспомощную козявку. Добраться и уцепиться за что-нибудь. Вот и вся тактика. Вот и вся стратегия.