— Пусть едет с тобой, — настаивал Хозяин.

Уже перевалило за полночь. Матушка не легла спать, дожидаясь Хозяина, а Угву клевал носом на кухне и ждал, когда можно будет запереть дом.

— Разве не слышишь, ей плохо! — повторила Матушка. — Лучше ей остаться здесь.

— Покажем ее врачу, но пусть едет с тобой.

— Ты не Амалу отвергаешь, а родное дитя.

— Пусть едет с тобой, — стоял на своем Хозяин. — Скоро может вернуться Оланна. Нехорошо, если она застанет Амалу.

— Дитя родное отвергаешь, — скорбно покачала головой Матушка. — Завтра я уеду, мне надо на сходку женщин Аббы. А в конце недели вернусь за ней.

Сразу после Матушкиного отъезда Угву застал Амалу на грядке — она сидела на земле, сжавшись в комок, обхватив колени руками, и жевала перцы.

— Вам плохо? — спросил Угву. Может быть, Амала вовсе не женщина, а дух и пришла сюда исполнять какой-нибудь обряд вместе с другими огбандже?[73]

Амала ответила не сразу. Она вообще говорила так мало, что Угву всякий раз удивлял ее детский, писклявый голосок.

— Перец избавляет от беременности, — объяснила Амала. — Если съесть много жгучего перца, то будет выкидыш. — Скорчившись в грязи, как жалкий щенок, она медленно жевала, а по щекам катились слезы.

— От перца ничего не будет, — возразил Угву, но сам вдруг подумал: а вдруг Амала все-таки права и перец поможет? Все тогда пойдет по-старому, Оланна и Хозяин снова будут вместе.

— Если съешь очень много, то будет, — упрямо сказала Амала и протянула руку за новым стручком.

Угву жаль было перцев, он так заботливо растил их для рагу, но если они вправду избавляют от беременности — ладно уж, пусть ест. Лицо Амалы было залито слезами и слюною, она то и дело по-собачьи высовывала обожженный перцем язык и часто-часто дышала. Угву хотелось спросить, зачем она пошла на такое, раз ей не нужен ребенок. Как-никак она сама явилась к Хозяину в спальню и наверняка знала, что задумала Матушка. Но спрашивать он не стал — ему ни к чему была ее дружба.

Амала уехала, а несколько дней спустя зашла Оланна. Она сидела на диване прямо, скрестив ноги, как чужая, и не попробовала чин-чин, который Угву принес на блюдце.

— Отнеси назад, — велела она Угву, а Хозяин сказал: «Оставь на столе».

Угву мялся с блюдцем в руках.

— Раз так — уноси! — рявкнул Хозяин, будто виня Угву за неловкость, повисшую в комнате.

Угву оставил дверь кухни открытой, чтобы стоять у порога и слушать, но сердитый голос Оланны был бы слышен и через закрытую дверь.

— Дело не в твоей матери, а в тебе! Это случилось по твоей доброй воле. Надо отвечать за свои поступки.

Угву не думал, что голос Оланны, обычно мягкий и ласковый, может звучать так гневно.

— Ты же знаешь, я не ловелас. Ничего бы такого не случилось, если бы мама руку не приложила!

Не стоило Хозяину повышать голос. Он должен был знать, что просящий подаяние не кричит.

— А член твой тоже матушка достала и вставила в Амалу?

Угву скорчился — у него забурлило в животе, пришлось бежать к себе во флигель, в туалет. Вернувшись, он застал Оланну под лимонным деревом. По лицу Оланны ничего нельзя было прочесть. Вокруг ее рта залегли глубокие морщинки, в позе чувствовалась уверенность, и в новом парике она казалась выше ростом.

— Что-нибудь нужно, мэм? — спросил Угву.

Оланна подошла к кустикам анары.

— Приятно посмотреть. Ты их удобрял?

— Да, мэм. Джомо дал удобрение.

— И перцы?

— Да, мэм.

Оланна пошла прочь. Непривычно было видеть ее в саду в черных туфлях и в юбке по колено, а не в домашнем платье.

— Мэм!

Оланна обернулась.

— Мой дядя торгует на Севере. Все ему завидуют, потому что дела у него идут хорошо. Как-то раз он выстирал свою одежду, повесил на улицу сушить, а когда снял с веревки, то увидел, что от рукава рубашки отрезан кусок.

Оланна смотрела на него, и по лицу ее Угву понял, что она не настроена выслушивать длинную речь.

— Рукав отрезали, чтобы навести на моего дядю порчу, да только ничего не вышло, потому что рубашку он сразу сжег. В тот день к его дому слетелась туча мух.

— Что ты болтаешь? — сказала по-английски Оланна. Она почти никогда не говорила с Угву на английском, и слова ее прозвучали сухо.

— Матушка навела на Хозяина порчу, мэм. Я видел на кухне мух. И еще видел, как она что-то подсыпала Хозяину в еду. А потом чем-то натирала Амалу, наверняка зельем, чтобы та завлекла Хозяина.

— Чушь.

Слово у нее получилось неприятным шипением, и Угву невольно съежился. Оланна изменилась, стала жестче. Она нагнулась, согнала с подола зеленую мошку и зашагала прочь. Но не к своей машине, стоявшей у крыльца, за гаражом Хозяина, а обратно в дом. Угву пошел следом. Зайдя на кухню, он услыхал из кабинета ее голос, сплошной поток слов — разобрать невозможно, да и ни к чему. Потом — тишина. Стукнула дверь спальни. Чуть погодя Угву на цыпочках прошел через коридор и прижал ухо к двери. Вместо привычных низких, хриплых стонов из спальни неслись частые вздохи: «ах-ах-ах!» — будто она готова была взорваться, будто в ней боролись страсть и ярость, будто она желала насладиться сполна, прежде чем дать волю гневу. И все-таки в душе Угву ожила надежда. Когда они помирятся, он приготовит праздничный обед — вкусный рис джоллоф.

Позже, услышав рев мотора и увидев, как за кустом с белыми цветами вспыхнули фары, Угву решил, что Оланна поехала к себе на квартиру забрать кое-что из вещей. Он накрыл стол на двоих, но ужин подавать не спешил, чтобы еда не остыла.

В кухню зашел Хозяин.

— Решил поужинать один, друг мой?

— Я жду мадам.

— Принеси мне ужин, быстро, osiso!

— Да, сэр, — отозвался Угву. — Мадам скоро придет?

— Принеси ужин! — повторил Хозяин.

23

Оланна стояла посреди гостиной Ричарда. Аскетичная обстановка угнетала ее. Хоть бы полка с книгами, или картина, или выстроенные в ряд русские матрешки, а то глазу не на чем отдохнуть. На стене одна-единственная небольшая фотография оплетенного сосуда из Игбо-Укву; Оланна разглядывала ее, когда вошел Ричард. Неуверенная полуулыбка смягчала его лицо. Оланна иногда забывала, до чего он красив, этот голубоглазый блондин.

Она сразу заговорила:

— Добрый день, Ричард. — И продолжила, не дожидаясь его ответа и заминки после приветствий: — Ты виделся в выходные с Кайнене?

— Нет. Нет, не виделся. — Он смотрел поверх ее глаз, на блестящие пряди парика. — Я ездил в Лагос. Умер сэр Уинстон Черчилль.