— Слышала, что сказал мой сын? — обратилась к ней Матушка. — Надо поесть.

— Слышала, Матушка.

Амала села на кровати, взяла миску, глядя в пол. Оланна наблюдала за ней. Возможно, в душе Амала ненавидит Оденигбо. Кто знает, что чувствуют те, у кого нет права голоса?

Матушка и Оденигбо уже вышли в коридор.

— Мы уходим, — пробормотала Оланна.

— Счастливого пути.

Оланна хотела что-нибудь сказать на прощанье, но не нашла нужных слов и лишь погладила ее по плечу. Оденигбо и Матушка, остановившись у бака с водой, что-то обсуждали так долго, что на Оланну набросились москиты. Она села в машину и посигналила.

— Прости. — Оденигбо завел мотор. О чем он говорил с матерью, Оланна узнала только через час, когда въехали в ворота университетского городка.

— Мама не хочет оставлять у себя ребенка.

Оланна знала причину:

— Она мечтала о мальчике.

— Да, — кивнул Оденигбо и опустил окно. Оланне доставляла странное удовольствие покорность, что он напустил на себя с тех пор, как Амала родила.

— Мы решили, что девочка останется у родственников Амалы. На будущей неделе я съезжу к ним в Аббу, и мы обсудим…

— Девочка останется у нас. — Оланна сама удивилась, как четко выразила свое желание и как созвучно оно было ее душе. Точно она хотела этого с самого начала.

Оденигбо так резко сбавил скорость, что едва не заглох двигатель.

— Для меня превыше всего наша любовь, нкем, — сказал он тихо. — Мы должны принять верное решение.

— Ты о нас не думал, когда делал ей ребенка, — вырвалось у Оланны, но она тут же устыдилась злобы в собственном голосе.

Оденигбо завел машину в гараж. Он выглядел усталым.

— Давай еще подумаем.

— Пусть остается у нас, — сказала Оланна твердо.

Ей под силу вырастить ребенка, его ребенка. Надо купить книги о воспитании, найти кормилицу, обставить детскую. Ночью Оланна беспокойно ворочалась с боку на бок. Она испытывала к малышке вовсе не жалость: когда она держала этот теплый комочек, то словно прозрела и поняла, что им суждено быть вместе. Мать не разделяла ее чувств. На другой день, когда Оланна сообщила ей по телефону о своем решении, та отвечала мрачным, скорбным тоном, будто в доме покойник.

— Нне, у тебя самой рано или поздно появится ребенок. Зачем тебе младенец, которого Оденигбо сделал этой деревенщине? Воспитание ребенка — дело серьезное. Поверь, девочка моя, не стоит тебе сейчас взваливать это на себя.

Оланна застыла с трубкой в руке, разглядывая букет на столе. Один цветок завял; странно, что Угву не убрал. В словах матери была доля правды, но именно таким Оланна всегда представляла их с Оденигбо будущего ребенка: густые кудряшки, широко расставленные глаза, розовый ротик.

— Ее родня от тебя просто так не отступится, — продолжала мать. — Да и сама эта девка наделает тебе неприятностей.

— Ей не нужен ребенок.

— Ну так оставь ребенка ее родне. Предложи помощь, но девочка пусть остается у них.

Оланна вздохнула:

— Поняла. Еще подумаю.

Оланна повесила трубку, снова подняла и назвала телефонистке номер Кайнене в Порт-Харкорте.

— Очень благородно, — одобрила Кайнене, выслушав Оланну.

— При чем тут благородство?

— Ты удочеришь ее официально?

— Думаю, да.

— Что ты ей скажешь?

— Что я скажу?

— Да, когда подрастет.

— Правду: что ее мать — Амала. Пусть называет меня мамой Оланной, и если когда-нибудь Амала надумает вернуться, то будет просто мамой.

— Хочешь угодить своему бунтарю?

— Ничего подобного.

— Ты вечно стараешься всем угодить.

— Это не ради него. Это вообще не он придумал.

— Тогда зачем?

— Она такая крохотная, такая беспомощная. И сразу стала мне как родная.

Кайнене долго не отвечала. Оланна теребила провод телефона.

— По-моему, очень смелое решение, — раздалось в трубке.

И хотя Оланна прекрасно услышала сестру, но переспросила:

— Что?

— Говорю, очень смелый поступок.

Оланна откинулась в кресле. Одобрение Кайнене — а оно было ей в новинку — окрылило ее, придало веры в себя, стало добрым знаком. В этот миг она решилась окончательно. Она возьмет ребенка в семью.

— Приедешь на крестины? — спросила Оланна.

— Я ни разу еще не была в вашей пыльной дыре, так что могу приехать.

Оланна, улыбаясь, повесила трубку.

Матушка принесла девочку, завернутую в коричневый платок, насквозь провонявший огири,[76]устроилась с ней в гостиной и ждала, пока не вышла Оланна.

— Ngwanu.[77]Скоро приеду еще, — сказала Матушка, передав Оланне ребенка. Она очень суетилась, явно торопясь покончить с неприятным делом.

Проводив ее, Угву пригляделся к малышке, и на лице его мелькнула тень тревоги.

— Матушка говорит, девочка похожа на ее мать. В нее вселилась душа ее матери.

— Мало ли кто на кого похож, Угву, это не значит, что души переселяются.

— Но ведь так оно и есть, мэм. Все мы после смерти вернемся на землю.

Оланна отмахнулась.

— Немедленно выкинь этот платок в помойку. Ну и вонь от него!

Девочка плакала. Оланна успокоила ее, искупала в ванночке и, глянув на часы, заволновалась, что кормилица — дородная женщина, которую нашла тетушка Угву, — может опоздать. Когда кормилица появилась и малышка, наевшись, уснула в люльке рядом с их большой кроватью, Оланна и Оденигбо склонились над спящим младенцем. Казалось, кожа ее, теплого коричневого оттенка, светится изнутри.

— Волосы густые, как у тебя, — прошептала Оланна.

— Будешь смотреть на нее и ненавидеть меня.

Оланна пожала плечами. Пусть не думает, будто она пошла на это ради него, сделала ему одолжение. Она поступила так для себя самой.

— Угву говорит, твоя мать ходила к дибии. Угву думает, ты переспал с Амалой из-за того, что тебя одурманили зельем.

Оденигбо помолчал.

— Иного объяснения он, пожалуй, не понял бы.

— Если бы всему виной было зелье, то родился бы желанный мальчик, ведь так? — продолжала Оланна. — Никакой логики.

— Точно так же нелогично верить в невидимого христианского Бога.