class="p1">Как жить в этих условиях? Десятилетиями подвергаться такому давлению, атакам? Это возможно лишь при непрерывной мобилизационной индустрии, которая действует в Газе. Иллюзорен свет ночных реклам, иллюзорна толпа, которая желает посещать кафе или рестораны. Постоянно в Секторе Газа проходят митинги, на которых выступают лидеры ХАМАС, звучат военные, боевые бодрящие марши.

И еще в качестве мобилизационных технологий в Секторе Газа сажают сады. Тысячи маленьких ростков олив высаживают в горячий розоватый грунт палестинской земли. Каждому из растений подводится крохотная трубка, из нее сочится вода, орошая дерево. Сады — это не только средство для создания производственных плантаций, которые одаривают палестинцев оливковым маслом. Сады — это еще вызов войне. Сады — это еще средство погасить кошмар и ужас этой неизбежной кровавой бойни.

После Великой Отечественной войны в Советском Союзе: от севера до юга, — сажали сады. Еще не просели могилы убитых, еще дымились города, а советские люди сажали сады, райские сады — сады надежды, сады приобщения к высшим духовным ценностям.

Я тоже посадил в Палестине маленькое оливковое деревце, и тоже полил его студеной водой. Потом я молился в православном храме пятого века. Молился о том, чтобы на этой земле наступил, наконец, мир. Молился, чтобы мое деревце выжило, и чтобы его не иссекли осколки бомб, чтобы его не растоптали и не замучили гусеницы танков. Еще я молился о русских женщинах, которых так много в Секторе Газа. Это жены палестинцев, что в свое время учились в Советском Союзе и привезли с собой русских суженых.

Но, видимо, моя молитва не достигла Господа, потому что снова в Секторе Газа грохочут взрывы, снова мчатся с ошалелым воем по улицам Газы кареты «скорой помощи». И снова на операционный стол кладут девочку с оторванными руками. В это же время в Донецке на операционный стол кладут такую же девочку с оторванными руками. И я в отчаянии повторяю слова великого поэта Александра Блока: «Доколе коршуну кружить? Доколе матери тужить?»

Газа и Донецк — побратимы[85]

Донецк и Газа — города-мученики, города-герои, города-побратимы. И Донецк, и Газу стирают с лица земли. Выгрызают в них дыры. Выламывают дома.

Поливают жидким огнём и фосфором. Долбят снарядами и ракетами. Два этих города — как два камня преткновения на пути мирового зла.

Нетаньяху и его духовный брат Коломойский — оба жестоковыйные, беспощадные, одержимые чудовищным мессианством, испепеляют мечети и церкви, родильные дома и госпитали. Бомбы, летящие в Газу, попадают в Донецк. Снаряды, испепеляющие Донецк, обрушиваются на Газу.

И в Газе, и в Донбассе сражаются непобедимые воины. Одни — в арафатке, другие — в казачьей папахе. И те, и другие сжигают танки врага, сбивают пикирующие штурмовики и идут в атаку, схватываясь с врагом врукопашную. Они сражаются так, словно они бессмертны. Сражаются так, словно от них отскакивают осколки и пули. И в Донбассе, и в Газе в этот момент на операционных столах лежат девочки с оторванными руками, раздаются надгробные рыдания.

Нетаньяху вторгся в Газу, чтобы разрушить туннели, соединяющие город с остальным миром. Но палестинцы построили туннель, который невозможно разрушить. Этот туннель соединяет палестинский народ с его будущим. И это будущее лучезарно. Оно полно сияющей лазури, проливает свой свет в сердца сражающихся героев ХАМАС.

Каратели Порошенко и Коломойский хотят окружить Донбасс, взять его в смертельное кольцо, закрыть коридоры, по которым из Донбасса уходят беженцы, а в Донбасс идут добровольцы. Но воины Донбасса, ополченцы Новороссии открыли коридор, который невозможно закрыть. Это коридор в победоносное будущее, откуда в сердца ополченцев льётся немеркнущий свет победы, божественная красота неистребимой русской идеи.

В Газе, которую заливают свинцом, давят гусеницами танки, в Газе на выжженной земле сажают сады, вживляют в раскалённый грунт тысячи пальм, тысячи оливковых саженцев. Эти сады — мечты о рае, мечты об Эдеме, мечты о божественной справедливости, которую Бог завещал сотворённым им людям.

В Донбассе, в пылающей Новороссии, которую фашисты из Киева хотят сравнять с землёй, залить мёртвым асфальтом, — в Новороссии после победы станут сажать цветы от горизонта до горизонта, сады от моря до моря, как сажали их по приказу Сталина советские люди после победы сорок пятого года. Это сады победы, сады русской мечты, сады божественной справедливости, составляющей глубинную суть русской идеи. Воины Газы и ополченцы Донбасса — это садовники, которые взращивают сады для будущего всего человечества.

Будет день, когда на победном празднике сойдутся жители Газы и жители Донбасса, обнимутся братски, восславят в своих стихах и песнях божественную правду. И дети Донбасса и Газы станут дарить друг другу цветы, букеты из райских роз. Я уже держу в руках эти алые и белые розы.

Иранский лев и русский медведь[86]

Почему Сергей Есенин, русский из русских, испытывал к Ирану таинственное влечение, утонченное обожание? К его лазури, изумрудам, к его гончарным дворцам и зеркальным мечетям, к его божественной женственности? Что заставило рязанского художника написать свои восхитительные персидские мотивы, несравненные персидские напевы? «В Хорасане есть такие двери, где осыпан розами порог…», «Шаганэ, мы моя, Шаганэ!..», «От того, что я с севера, что ли…», «Я спросил сегодня у менялы, что дает за полтумана по рублю…», «Ты сказала, что Саади целовал лишь только в грудь, подожди ты, Бога ради, обучусь когда-нибудь…»

Я читал эти восхитительные стихи в беломраморном склепе у надгробия Саади. И мне вторил мой друг иранец, читая на фарси стихи несравненного Саади, и глаза его лучились восторгом. Тут же, в пыльных предгорьях находится загадочный град Персеполис, или Персиполь — древняя столица Ирана, возведенная царем Дарием. Развалины, обломки храмов, дворцов, вознесенные к небу капители, барельефы, гигантские камни. Эту столицу уничтожило нашествие Александра Македонского, который стер с лица земли великое царство. Но, глядя на эти твердыни, на эти массивы, ты понимаешь укорененность иранской цивилизации в человечество. Ее тяжеловесность, ее незыблемость. Цивилизации, которую не смогли смести ни войны, ни атаки, ни смены вероисповедания.

Древние иранцы исповедовали культ света, молились солнцу — божественному свету, играющему в центре неба, посылающему на землю лучи красоты, силы и жизни. Среди барельефов — удивительных, вошедших в хрестоматию всех искусствоведческих трактатов мира, — я увидел иранского льва. С человеческим лицом, он был высечен из черного камня. Животное смотрело на меня, словно звало к себе. Я коснулся его рукой — и мне показалось, что ото льва исходит теплота, что он послал мне свое таинственное биение.

Недалеко от Тегерана находится