Пигафетта не упоминал случаи более жестоких деяний, а рассказал только о попытках забрать то, что считал научными образцами; одного пленника Магеллан как раз поручил его заботам. Пигафетта «присматривал за ним как мог» на борту флагманского корабля. Будучи гуманистом-любителем, Пигафетта стал составлять еще один словарик местного языка, расспрашивая гиганта «при помощи своеобразной пантомимы… об именах разных предметов» и действий. Оба участника игры к ней привыкли. Пигафетта только успевал записывать слова, которые гортанно произносил его информатор. Из 89–90 списков слов, напечатанных во всех ранних изданиях текста, к частям тела относилось 40–41; так что легко представить себе, как гигант и гуманист хлопали по частям своих тел, как Екатерина Валуа[560] и ее няня в «Генрихе V», только к шекспировскому списку добавился пенис (isse) и гениталии (scancos). Следующая по многочисленности категория – морская лексика. Пигафетта считал, что узнал слово для обозначения бури (ohone), которую действительно можно показать экспансивной жестикуляцией. Они ходили туда-сюда, смотрели друг на друга и бегали. Патагонец показал, как добывать огонь (ghialeme) трением. В разных сохранившихся версиях собранные Пигафеттой слова почти идентичны, если учесть имеющуюся в нескольких случаях разницу в транскрипции, однако мы не можем судить о точности его работы в качестве лексикографа патагонцев. Трудно обнаружить какое-либо сходство его словаря с известными словарями языка теуэльче, который с трудом сохраняется в этом регионе сейчас (на данный момент остался единственный носитель)[561]. Великан уклонился от целования креста, который выстругал для него Пигафетта: «Он крикнул “Сетебос!” и знаками пояснил мне, что если я сделаю еще один крест, то он пронзит мой живот». Но впоследствии, когда пленник уже умирал, он обнял крест, подражая Пигафетте, который решил, что тот хочет принять крещение. Он умер под именем Пабло – единственным, под которым мы его знаем[562].

Что Магеллан думал о великанах? И почему он так настойчиво хотел забрать одного из них в Испанию? Как мы уже знаем, сбор образцов считался одной из задач путешественников того времени: они должны были обогащать королевские зверинцы, кунсткамеры собирателей редкостей и радовать восхищенную публику разнообразием земных творений. Рывок западного познания, который принято называть «научной революцией», зависел от доступности материалов для обучения. Магеллан, впрочем, руководствовался не столько научными интересами и не был одержим зудом любителя экзотики, чудес и чудовищ. Ключ можно найти в книге Пигафетты: «Капитан-генерал назвал этот народ патагонцами» (Il capitano generale nominò questi populi Patagoni)[563], отчего впоследствии получил название и весь регион Патагония. Довольно неотесанному и плохо образованному читателю, каким был Магеллан, античные рассказы о монстрах были доступны не из греческих и римских источников или латинских ученых компендиумов, но благодаря аллюзиям из популярной литературы, как современный малограмотный подросток может получить некоторое представление о сюжетах Гомера и Вергилия из саги о Гарри Поттере[564]. Я говорю своим студентам, что историками они становятся, когда «понимают» старую шутку, поскольку юмор – самый сложный язык, который можно распознать сквозь пробелы во времени и культуре. Назвав своих великанов патагонцами, Магеллан таким образом пошутил, что бывало с ним редко: это название буквально значит «большие ступни». Но при этом он имел в виду рыцарский роман «Прималеон» – одну из немногих книг, бывших в его интеллектуальном багаже. В соответствующем эпизоде Прималеон путешествует по дальним землям, где «живет племя, весьма отдаленное от всех остальных, потому что они живут как звери, очень дикие и уединенные, и они едят сырое мясо дичи, на которую охотятся в своих горах; и они настоящие дикари, которые не носят одежду, помимо шкур животных, которых убивают; они настолько не похожи на других созданий, что видеть их удивительно. Но самый удивительный из них некий Патагон, и этот Патагон, как они утверждают, был рожден от зверя из этих гор, самого ужасного и в том краю, и на всей земле; но при этом он наделен большим разумом и очень охоч до женщин. Говорят, что он совокупился с одной из женщин-патагонок – так называются эти дикие люди, – и от этого зверя родился такой сын»[565].

В этом описании можно выделить целый каскад общих мест: сырое мясо как свидетельство звероподобности; антиобщественная сущность дикарей; намек на наготу; ношение шкур животных как признак сходства с ними; подчеркивание исключительности и удивительности; теория о том, что монстры – это люди лишь наполовину; угроза женскому целомудрию со стороны чудовищ. С другой стороны, есть упоминание «большого разума», что подразумевает сознательность, как и в случае с великанами Сан-Хулиана. Затем следует описание самого Патагона как кинокефала – одного из «собакоголовых людей», чье существование подтверждал Плиний, вокруг свидетельств которого в Средние века шли споры о разумности монстров и возможности спасения их душ: «И они считают это весьма верной причиной, по которой он родился таким ужасным: лицо его собачье, а большие уши достают до плеч; зубы очень острые и большие и торчат изо рта, а ступни как оленьи копыта; и бегает он так легко, что никому не под силу его поймать».

Неуловимость – еще один признак, который связывает героя с великанами Магеллана, раз за разом убегавшими от преследователей. Далее из текста «Прималеона» мы узнаем, что этот кинокефал с луком охотится на львов, подзывает других патагонов охотничьим рогом, неуязвим и сам несет смерть. Но Прималеон побеждает его, а на сдачу – и двух его ручных львов. Это позволяет нам лучше понять мотивы Магеллана: путешественник хотел заполучить собственного великана в подражание своему герою, который, «когда он узнал, как ужасен сей Патагон и с каким странным существом ему придется иметь дело, посчитал необходимым захватить его живым и решил, что если он сможет перенести его на свои корабли, то доставит себе большую честь, если великана сможет увидеть его дама Гридония»[566]. Сходство между патагонцем Магеллана и героем книги, в честь которого был назван этот народ, углубляется тем, что в книге его заковывают в железа, а он «издает могучие рыки» (le dava grandes bramidos). «Отвезем Патагона туда, где все смогут его увидеть!» (Llevemos a Patagon vivo porque todos lo vean!) – восклицают похитители. В дальнейшем Патагон в плену впадает в мрачное настроение и отказывается от лечения своих ран. Селуида, дочь короля, правящего на волшебном острове, где находится база Прималеона, приходит посмотреть на монстра. Сначала она приходит в ужас. Но тут разыгрывается история в духе «Красавицы и чудовища»: красота Селуиды усмиряет Патагона, и ее добрая