служили с моим дядей, — сказал он, пока я осматривал блоки системы РЭБ «Оберег» на балочных держателях.

— Не самый удачный момент для разговора, Паш, — ответил я.

— Я у вас хотел спросить. Меня мурыжат за стычки в воздухе с американцами. Особисты задают странные вопросы, всем ли я доволен в жизни и зачем так близко к авианосцу подлетал. А потом ещё стали предъявлять за дядю. Что он такого сделал?

На стартовую позицию как раз вырулил второй Як-44. Винты двигателей создавали мощный поток позади фюзеляжа, который сдувал остатки влаги с палубы. Несколько секунд и Як стартовал. Следом вырулило и его прикрытие в лице двух МиГ-29К.

Удивительно. От руки Гаврюка погибли люди. Он чуть было не предоставил врагу новейший самолёт. И в этом Паша не видит ничего плохого?

— Тебе рассказали, что тогда произошло?

— Да. Погнался за предателем и разбил самолёт. Погиб. Вместо признания заслуг, забвение. Хоронили тихо, без огласки. Гроб закрытый. Не понимаю только, в чём моя вина?

Глава 27

Интересная версия гибели Гаврюка прозвучала из уст Ветрова. Я почти поверил в то, что он говорит.

В темноте сложно разглядеть, куда смотрит Павел. Стандартные признаки лжи работают не с каждым человеком. Больше всего неискренность Ветрова выдают его жесты: трёт нос, держится за шею, убрал руки за спину.

Зачем это ему? Он же знает, что случилось в ту ночь. Отсюда и весь накат на него.

— Ты сам веришь в то, что сейчас сказал? — спросил я.

— Земля слухами, конечно, полна. Но эта версия официальная. Почему я не должен в неё верить?

— Иначе бы столь тщательно скрываемых подробностей не было.

Ветров хотел возразить, но почему-то не стал. Может понял, что нет смысла отстаивать версию о героической гибели родственника.

— Я не верю в то, что он угнал самолёт. Это только слухи. Зачем ему это? Он — герой войны. Он… ладно, — махнул рукой Ветров, злобно взглянув на меня, и собрался уже пойти к надстройке.

— И куда ты пошёл? Сам меня вывел на разговор и теперь уходишь.

— А вы мне отец или дядя? — огрызнулся Павел.

— Нет, старший товарищ. Ты можешь меня слушать, можешь соглашаться, можешь ругать. А можешь просто пойти на все четыре стороны и замкнуться в своих мыслях. Мол, жизнь к тебе несправедлива!

Ветров прицокнул, но уходить не спешил.

— Хорошо. Я правда не пойму, почему грехи родственника, если они были, теперь должны влиять на мою судьбу?

— А ты поставь себя на место командиров и сотрудников контрразведки. Сел бы в самолёт? Имел бы дело с тем, чей родственник подозревается в совершении подобного?

— Это всё неправда! И не надо меня переубеждать. Вы лично это всё видели?

Рассказать ему подробности я не могу. Намёками он сыт не будет.

— Я был в тот день в Шинданде. Помню, какой был переполох после этого случая. Пожалуй, именно это событие и стало причиной расформирования нашего полка. Многих разогнали по разным полкам и подразделениям, допрашивали всех. Может, кто-то что-то и видел и точно знает.

— Думаете, я не спрашивал? Самое большее, что узнал, так это — два самолёта взлетело, и ни один не вернулся.

Во как всё закрутили в комитете! А ведь и правда, я же приземлился в Кандагаре. Меня сразу к особисту. Там и Краснов со своим начальником приехал. Что с тем МиГ-21 случилось, я и не в курсе.

— Мой тебе совет — служи, как ты служил до этой минуты. И всё наладится.

Я похлопал его по плечу и развернулся в сторону надстройки.

— Сами бы что делали? Вам же не грозят переводом из палубной авиации?

— Жил. Ты уже ничего не изменишь. А летать можно и не только над морем. Небо везде одно.

Ветров иронично улыбнулся и ушёл в противоположную сторону от надстройки. Парень направился к самолёту, на котором только что прилетел.

Он ни в чём не виноват. Возможно, его не выгоняли из армии, поскольку ждали с ним контакта Валеры. Не зря же особист Поляков в Афганистане мне сказал, что тело Гаврюка не нашли рядом с самолётом и стропами парашюта. Тоже ждут, когда он захочет поквитаться. Вот только в Советский Союз он вряд ли вернётся.

В классе подготовки Ребров уже разбирал с лётчиками сегодняшний полёт. Граблин тоже присутствовал несмотря на своё болезненное состояние. Почему так себя изводит Дмитрий Александрович? Давно бы уже сошёл на берег и отправился лечиться.

Я сел рядом с Морозовым, который что-то рисовал в блокноте. Взглянув на художества, узнал силуэт авиационной бомбы ФАБ-500.

— Как тебе, Серёга? — показал он мне рисунок.

На корпус бомбы он добавил рисунок — акулья пасть.

— Впечатляет. Решил разработкой бомб заняться? — спросил я, пытаясь послушать, что говорит Ребров.

Вольфрамович продолжал давать наставления лётчикам, обговаривая с ними недочёты во время полёта.

— Смотрю на тебя и диву даюсь. Летаешь хорошо, физподготовка на «отлично», как человек не говнюк. А как парный вылет ночью, так ты в себя поверил и давай искать врагов по сторонам. В чём дело?

— Да там помехи… — начал оправдываться лётчик.

— Орехи, твою бабушку! Ну и что⁈ Завтра нам американцы их будут ставить в процессе нашего запуска. Будем каждую ложную метку обстреливать?

— Командир, так у него эта… прострация началась.

Рифма напросилась сама собой.

— Кастрация у него незначительной части мозга! Ты почему на посадке так самолёт шандарахнул? Аж искры полетели от гака! Рано нам фейерверки устраивать.

Отвлёкшись от выступлений Вольфрамовича, я вновь заговорил с Морозовым.

— Что это было в полёте, как думаешь? — намекнул я ему.

— Не знаю. Я уже давно замечаю таких призраков. Что-то эти янки придумали новое и на нас опробовали. Есть идеи?

— Возможно, отрабатывают какой-то профиль полёта. Прикрываются помехами, но под определённым ракурсом наши средства их видят. Сегодня не исключение.

Николай помотал головой, отложив в сторону карандаш.

— Ты понимаешь, что он подошёл к нам на расстояние пуска ракеты ближнего боя? И мы так его и не обнаружили. Неважно, что нас накрывали помехами. Тенденция слишком опасная.

— Поэтому мы здесь и оцениваем наши средства, чтобы таких вот не было недостатков.

— Да? И чем ты собираешься их нивелировать? Наши ракеты не лучше. Локаторы тоже уступают. Количество самолётов несопоставимо. Мы