Пыл ее был убедителен, и в назначенный день после десятого урока Лекси припарковала “эксплорер” перед домом на Уинслоу. Мия завела “кролика”, Лекси забралась на пассажирское сиденье, и они вместе уехали, будто Лекси – на самом деле Пёрл, будто Мия – на самом деле ее мать, везет ее по такому интимнейшему делу.

Вообще-то после первой поездки в клинику Пёрл навязчиво чудилось, будто мир перевернулся: словно, едва они с Лекси переночевали под одной крышей, Лекси заняла место Пёрл, Пёрл заняла место Лекси, и они так до сих пор и не распутались. Лекси ушла домой в одолженной футболке; Пёрл смотрела, как Лекси выходит за дверь в ее, Пёрл, одежде, и на миг накатила жуть: почудилось, что это уходит она сама. Наутро на постели Пёрл нашла рубашку Лекси, постиранную и аккуратно сложенную Мией, – видимо чтобы Пёрл вернула хозяйке в школе. Но Пёрл не сунула рубашку в сумку, а надела и в этой чужой коже как будто стала красивее, остроумнее, даже слегка дерзила на английском, позабавив и одноклассников, и учительницу. Когда прозвенел звонок, кое-кто оглянулся на Пёрл восхищенно, словно впервые заметил. Вот, значит, каково быть Лекси, подумала она. Лекси тоже пришла в школу – бледная, отчасти подавленная, с темными кругами под глазами, однако держалась.

– Ты мою рубашку сперла, стерва, – сказала она Пёрл, но с нежностью, а потом: – Тебе идет.

Прошли дни, рубашка и футболка вернулись хозяйкам, но в Пёрл по-прежнему звенела самоуверенность Лекси. И теперь, когда – редкий случай – дом опустел, Пёрл решила воспользоваться этим на всю катушку. Оставила записку Трипу в шкафчике; сказала Сплину, что во второй половине дня обещала матери помочь дома. Мия между тем сказала Иззи, что у нее смена в ресторане (“Иди повеселись, – сказала она. – До завтра, ладно?”), и никого не было дома, когда Пёрл и Трип после школы приехали в дом на Уинслоу и поднялись в спальню. Трип был дома у Пёрл впервые, и ей казалось, что это грандиозно – лечь с ним там, где она решила сама, а не на древнем протертом диване в подвале у Тима Майклза, в компании “Плейстейшн”, настольного хоккея и старых трофеев с матчей по европейскому футболу, сувениров чужой жизни. На сей раз все произойдет в ее пространстве, в ее постели, и утром, когда Пёрл тщательно эту постель заправляла, в горле разливалось теплое сияние и она воображала, как на эту подушку ляжет голова Трипа.

Брошенный в одиночестве Сплин как раз захлопнул шкафчик и собрался домой, но тут его окликнули. Тим Майклз, с сумкой для физкультурной формы через плечо. Тим был высок, и крепок, и обыкновенно не то чтобы добр к Сплину: много лет назад, когда Тим и Трип дружили теснее и Тим забегал к Ричардсонам поиграть в видеоигры, он прозвал Сплина Плинтус – “Плинтус, принеси мне еще колы”, “Плинтус, убери башку, ты мне загораживаешь”. Сплин имел смелость предположить, что это из дружелюбия, но потом услышал слово в школе и понял, чтó оно означало на местном сленге. “Дэйв Мэттьюз Бэнд” – чума; Брайан Адамс – плинтус[56]. Добраться до третьей базы – чума; наказали родители – плинтус. После этого, когда приходил Тим, Сплин отсиживался наверху и злорадствовал, когда Тим и Трип постепенно раздружились. А сейчас Тим окликал Сплина по имени – вспомнив его настоящее имя, – и трусил к нему по коридору театрального крыла.

– Чувак, – сказал Тим, добежав. – Знаешь чего-нибудь про таинственную телку твоего братана?

Сплин переварил этот вопрос не сразу.

– Таинственную телку?

– Он таскает ко мне домой телку, пока я на тренировке. Не говорит, кто она. – Тим перебросил сумку на другое плечо. – Трип – он, знаешь, не очень таинственный. Я прикидываю, либо она совсем левая, либо он сильно втюрился.

Сплин помолчал. Тим идиот, но лишен воображения. Он сочинять не будет. Закрадывалось подозрение.

– И ты ничего про нее не знаешь? – спросил Сплин.

– Вообще. Уже месяца, типа, два. Прямо подмывает как-нибудь сбегать домой и их застукать. Он тебе ничего не говорил?

– Он мне никогда ничего не говорит, – ответил Сплин, и толкнул дверь, и вышел на газон.

В беспокойстве он вернулся домой и узрел Иззи с книжкой на диване.

– А ты что так рано? – спросил он.

– У Мии сегодня другая работа, – ответила Иззи. Перевернула страницу. – Куда все провалились? А Пёрл не с тобой?

Сплин не ответил. Подозрение неприятно затвердевало. “У мамы новый проект, – сказала Пёрл. – Нужна лишняя пара рук”. Но вот же Иззи – прекрасная лишняя пара рук, и она дома и говорит, что Мия на работе. Не ответив сестре, Сплин бросил сумку на кофейный столик и пошел в гараж за велосипедом.

Всю дорогу до Уинслоу он твердил себе, что ему мерещится. Нет ничего такого, просто совпадение. Но через дорогу от дома, как он и предполагал, была припаркована машина Трипа. Сплин стоял, глядя на окно Пёрл, стараясь не думать о том, что творится внутри, не в силах отвести взгляд; ему показалось, это длилось часами. Он такой невинный, этот скромный кирпичный домик с чистой белой дверью, с бледно-красной опушкой цветов на персиковом дереве в парадном дворе.

Трип и Пёрл вышли, держась за руки, но Сплина потрясло не это. Между ними царила непринужденность, какая бывает – Сплин не сомневался – только между людьми, привычными к телам друг друга. Как они сталкивались плечами, шагая по дорожке. Как Пёрл наклонилась застегнуть молнию у Трипа на рюкзаке, как он потянулся убрать беглую прядь с ее лица. Затем оба подняли взгляды, и на тротуаре увидели Сплина верхом на велосипеде, и застыли. Они не успели вымолвить ни слова – Сплин брыкнул педаль и умчался.

Ему и в голову не пришло выяснять отношения с братом: от Трипа он ничего другого и не ждал. Всю свою ярость он берег для Пёрл, и под вечер, когда она на цыпочках поднялась по лестнице и постучалась к нему в спальню, Сплин был не в настроении выслушивать ее отмазки.

– Так само получилось, – сказала Пёрл, закрыв дверь.

По ее тону Сплин понял, что она не врет, но это едва ли утешало. Он закатил глаза – она сейчас слишком походила на персонажа подросткового сериала – и снова взялся настраивать гитару.

– Да пофиг, – сказал он. – Если тебе охота трахаться с этим лузером… – Пёрл поморщилась, и он невольно осекся. – Ты же в курсе, что он тебя использует, да? – после паузы сказал Сплин. – Он только это и делает. У него всерьез не бывает. Ему становится скучно, и он сваливает.

Пёрл вызывающе молчала. На сей раз все иначе – она была уверена. И оба не ошибались. Трип в самом деле быстро начинал скучать и редко вспоминал девушек, едва они исчезали с глаз. Но он никогда не встречал таких, как Пёрл: она не смущалась быть умной, не вполне встраивалась в упорядоченный мир Шейкер-Хайтс, хотя, может, сама того не сознавала. За последние два месяца она прокрадывалась в его мысли в самые неурочные часы: в химической лаборатории, на тренировке, по ночам, хотя обычно он засыпал быстро и смотрел банальные сны. Местные девчонки, с которыми он рос, – да и парни, если уж на то пошло, – были такие целеустремленные; такие амбициозные; такие самонадеянные; обо всем судили так уверенно. Они немножко походили на его мать и сестер: убежденно делили мир на правильное и неправильное, не сомневались, что умеют различать. Пёрл была умнее их всех, но ее не смущало неведомое: ей было уютно в серых лакунах. Она, обнаружил Трип, думала о важном, и в эти дни, после того как они были вместе, разговоры в итоге съезжали на важное. Как ему тяжело, что он не ладит со Сплином (“Мы братья, – сказал Трип. – Братья ведь дружат, да?”). Как в свои семнадцать он не понимает, чем заняться в жизни: все спрашивают, ему полагается думать про колледж, полагается знать, а он не знает, вообще ни малейших идей. Еще есть время, утешала его Пёрл, время всегда есть. Трипу рядом с Пёрл распахивался мир, а она рядом с Трипом прочнее стояла на земле, становилась не так абстрактна, реальнее.