Каледониан Тисл» одержал невероятную победу над «Селтиком» в Кубке Шотландии: Super Caley Go Ballistic, Celtic Are Atrocious. (Однако мой личный фаворит – заголовок сообщения о смерти одного из участников дуэта The Righteous Brothers: You’ve Lost That Living Feeling[306]). Даже в Telegraph не удержались, и в 2020 году, высмеивая превратившуюся в фарс временную систему голосования в Палате общин, написали: I wanna queue like Commons people queue, а в классной New York Times напечатали божественный каламбур When an Eel Climbs a Ramp to Eat Squid from a Clamp, That’s a Moray [307][308].

В каламбурах есть дух соревнования – это демонстративная форма словесной игры. И, оказывается, в Бруклине проводится ежемесячный турнир каламбуров Punderdome, в соцсетях тоже проходят состязания каламбурщиков, а особую нишу представляют собой названия ресторанов, среди которых имеются по-настоящему отличные Abra Kebabra и School of Wok. Все это похоже на папины шуточки, надоевшие до зубовного скрежета, но от которых все равно приподнимаются уголки рта. Совершенно очевидно, что в долю секунды между тем, как мы прочли каламбур и смутились-возмутились, вербальная и визуальная части нашего мозга работали в унисон.

Но каламбуры могут быть и чем-то большим, чем дешевое развлечение. Зигмунда Фрейда очень интересовала психология шутки, он считал каламбуры чем-то вроде психологического клапана, позволяющего нам справляться с табу, или наносить уколы тем, кто нас сильнее или представляет для нас опасность, – таковы безупречные издевки Клайва Джеймса над супербогатыми обитателями Монако: «имущие и яхтоимущие»[309].

Причина, по которой некоторые не любят каламбуры, как считает Джон Поллак (он-то любит их так горячо, что даже написал книгу The Pun Also Rises[310]), заключается в том, что «каламбуры несут угрозу, потому что показывают произвольность смысла и слои нюансов, заключенные в каждом слове… Люди, которые не любят каламбуры, – это, скорее всего, люди, стремящиеся к тому уровню контроля, которого просто не существует. Если вы считаете, что мир основан на правилах, на строгой иерархии и что непочтительность ему опасна, тогда вы не полюбите каламбуры». Это подтверждает то, в чем я всегда подозревала каламбурофобов.

Лучшие каламбуры – праздник языкового непостоянства, бесконтрольности, многозначности и тех удовольствий, которые дарит язык. Александр Поуп говорил, что каламбуры «за счет расщепления смыслов могут сказать в два раза больше».

И совсем чудесными каламбуры становятся, когда исходят от тех, от кого их не ожидал. Я была вне себя от радости, узнав, что Хилари Мантел намерена назвать свой сборник эссе «Каминные украшения»[311], что не могло не напомнить мне название книги Фэй Уэлдон Auto Da Fay и Wishful Drinking Кэрри Фишер. Они вполне могут конкурировать с мемуарами актрисы Пэм Сент-Клемент «На конце серьги-кольца».

Что касается издательств, то, похоже, мы эдак раз лет в пять позволяем себе давать каламбурные названия. Мои недавние фавориты: Please Can We Have Our Balls Back? – книга о том, почему у британцев так все погано со спортом, и Pie Fidelity – книга о том, почему все думают, будто у британцев все так погано с едой. Однако я не считаю, что название книги о вязании Purls of Wisdom – большая удача.

И снова процитирую королеву двойных значений Дороти Паркер: «Между острословием и остроумием огромная дистанция. Остроумие – это нечто истинное, а острословие – просто словесная гимнастика». Плохой каламбур существует ради самого себя, а хороший каламбур заставляет нас взглянуть на небеса и засмеяться тихонечко, а потом задуматься.

Продавай, продавай, продавай![312]

Какие слова продаются? Такой вопрос может показаться корыстным и даже вульгарным, но деньги заставляют мир вертеться, все это знают. Писатели, если только у них нет каких-то других источников дохода и они пишут исключительно удовольствия ради, стараются продать свои книги, а издатели – даже если у них имеются другие источники дохода, а у некоторых точно имеются, – стараются помочь писателям продать свои книги. Поэтому знание, какие слова выгоднее, как внутри книг, так и на их обложках, представляется удачным капиталовложением.

Существует ли формула бестселлера? Многие рекомендации для писателей предполагают, что существует. В Интернете полно всяких инструментов, задача которых – генерировать идеальные названия для книг, идеальные сюжеты и идеальные блербы. Существуют списки гарантированно продающих «могущественных слов», и некоторые из них мне кажутся несколько странными. Например, в одном из списков против слова «пиранья» стоит «непременно наводящее ужас». Чего эти люди накурились?

Более надежным и научно обоснованным руководством, как я выяснила, является любопытный компьютерный алгоритм, позволивший проанализировать сотни бестселлеров, чтобы посмотреть, что в них общего. Этот алгоритм собрал информацию о синтаксисе, длине предложений, пунктуации, сюжетах, существительных, глаголах и прилагательных, чтобы найти модель, присущую всем добившимся успеха книгам – что в жанровой литературе, что в интеллектуальной прозе. Я патологически боюсь всякой современной технологии, но здесь результаты показались мне поучительными.

Согласно «Коду бестселлера»[313] слово do в ставших хитами книгах появляется в два раза чаще, чем в книгах провальных (а вот very встречается нечасто). Персонажи в бестселлерах, скорее всего, нуждаются, хотят, скучают и любят. Они также хватают, спрашивают, смотрят, держат, уподобляют, достигают, толкают, тянут, начинают, работают и прибывают. Это все активные, позитивные глаголы, означающие физические действия. В книгах же, не снискавших коммерческого успеха, персонажи пассивны: они принимают, подразумевают, желают и зевают.

Первые строчки, и это совершенно очевидно, могут служить главным определителем успеха, как, например, в этих двух книгах, изданных в 1995 году. Вот первая строчка из «Золотого дождя» Джона Гришэма:

Окончательное и бесповоротное решение стать адвокатом я принял, когда осознал, что мой отец адвокатскую братию на дух не переносит.

А вот так начинается роман Мартина Эмиса «Информация»:

Города ночью… Мне кажется, здесь многие мужчины плачут во сне, а потом говорят: «Ничего. Ничего страшного. Просто дурной сон».

Роман Эмиса, несмотря на маркетинг, рекламу и аванс в 500 тысяч фунтов, о котором прокричали все газеты, продавался далеко не так успешно, как предполагалось, а роман Гришэма стал хитом. Почему? Начало у Эмиса, на мой вкус, куда более интригующее, но, согласно алгоритму, первая фраза у Гришэма намекает на решимость, конфликт и семью – все составляющие бестселлера. А у Эмиса присутствуют «слова внутренней пустоты» – ночь, сон, ничего, да еще рассказчику что-то кажется. И компьютер говорит: «Нет».

То же касается и названий книг. Исследование утверждает, что в абсолютные победители выходят названия с указанием места («Холодная гора»), занятия («Алхимик») и события («Один день»). У крепких коммерческих блокбастеров название, скорее всего, состоит из двух слов, а вот у пользующейся спросом художественной прозы название часто длинное («Загадочное ночное