оцепенел. Не мог сдвинуться с места, даже пошевелиться, пока серебристый предмет в небе не исчез так же неожиданно, как и появился. В ту же ночь привиделись мне музыкальные инструменты, которые теперь предстоит изготовить. Я постоянно думаю о них, именно поэтому мозг, продолжая работать и во сне, создает образы. Такое бывает, я слышал рассказы людей... Но эти очертания... Они ведь еще не придуманы никем на Земле... Я уверен, что это – послание с небес.

– Я верю каждому вашему слову, Мастер, хотя все это просто невероятно, – наконец-то вступил в разговор Марчелло Кремони. – Но если вам и в самом деле было показано то, что вы беретесь сделать своими руками, то есть еще один вопрос: «Из чего не виданные доселе инструменты мастерить, какие для этого нужны материалы, и найдутся ли подходящие в наших краях?»

– Вопрос логичен, дорогой друг Марчелло, и я ждал его от тебя. Сейчас ты удивишься еще больше. После того вечера в саду стали твориться подлинные чудеса. Как только я начинаю думать о каком-то инструменте, из которого будет извлекаться музыка, сразу слышу голос того дерева, что более всего подходит: то клена, то ели, то пихты, то груши, то платана и я различаю их голоса!

– А вам, уважаемый Мастер, не приходила в голову мысль о том, что надо, быть может, обратиться к ученым мужам в Риме и поведать им все то, что вы решили рассказать мне?

– И кто-нибудь из них поверит мне? Скорее всего, они заподозрят, что мастер Амати тронулся умом, а Церковь, чего доброго, решит, что в меня вселился бес. Ты слышал, друг мой, как они изгоняют Дьявола из человеческого тела? И потом... этот серебристый предмет в небе напоминает мне диковинную птицу. Я очень боюсь ее спугнуть, потому что чувствую: она не улетела далеко, и еще вернется. Она, как мне кажется, отыскивает людей, готовых впустить небесную музыку в себя, определяя готовность эту по камертону души.

– У меня есть основания полагать, что вы призвали меня, синьор Амати не только потому, что рискнули посвятить в свои тайны... Чем я могу быть полезен вам?

– Ты прав, друг мой Марчелло. Те небольшие по размерам инструменты со струнами и смычками, над которыми я работаю день и ночь, по своей выразительности должны быть, как мне это представляется, очень близки к тембру человеческого голоса, а точнее – к тому редкому голосу, которым одарила природа тебя. Вот и прошу помочь, чтобы мои инструменты зазвучали на земле так же, как мне было позволено услышать их в небесах.

– Я с радостью сделаю для вас все, что смогу, – без колебаний ответил Марчелло, и этот союз – Певца и Мастера – был скреплен крепким рукопожатием.

....Марчелло не успел, в отличие от Андреа и его сыновей, прославиться на всю Италию и, тем более, на весь мир. Вскоре, после того как Мастер продемонстрировал ему результаты своего труда, он предложил Кремони спеть в сопровождении этих инструментов. И они, и голос певца звучали неописуемо, но Марчелло не дано было понять, что уникальные скрипки, к рождению которых причастным оказался и он, отпевали его. После блистательного выступления, восторженно встреченного публикой, Кремони почувствовал себя плохо и утром следующего дня не смог подняться с постели. Ни один из лекарей, вызванных к нему, не определил причину и характер странного заболевания. Местные светила медицины только разводили руками. Через несколько дней чарующий голос умолк навсегда. Но почему? Случайное стечение обстоятельств? Не исключено. Правда, один великий мудрец изрек: «К истине можно приближаться, но до нее нельзя дотрагиваться. Тот, кто прикасается к ней, умирает». Быть может, певец, ставший помощником Мастера по случаю, оказался к истине, чего ему не было предписано, близок настолько, что она убила его. Но когда поют скрипки Амати, в них звучит божественное сопрано Марчелло Кремони.

ЯВЬ

Слышал и понимал ли Марк Шагал небесную музыку? Это – не вопрос, ведь она звучит в знаменитых его творениях. Перед Марком, отдыхающим на диване в гостиничном номере, возникла на миг картина, где изображена влюбленная пара с букетом цветов в лунном небе над деревней Сен-Поль-де-Ванс в Приморских Альпах. Там прошли последние годы жизни художника. А не поднялись ли его герои, как по тропе, по лучу, который наклонно протянулся к ним с высоты, в беззвездную синеву, чтобы насладиться чистой музыкой, какой она может быть только там, где никто и ничто не заглушит ее даже на короткий миг? Луча этого на полотне нет. Он сразу же исчез, как только любящие сердца вышли на орбиту полета, и появится снова, чтобы влюбленные могли легко и просто сойти обратно за землю. А в правом нижнем углу картины – случайный прохожий, увидевший над домами и деревьями тех, кому, чтобы оказаться в небе, не понадобилось крыльев. Его удел – быть сторонним наблюдателем, ибо дверцы его души, как надо полагать, не открыты для контакта с небесами.

Вот как написал об этом поэт, ставящий себя на место неспособного оторваться от земли человека:

Прочертит к радости дорогу

В ночи сверкающая нить,

И кто-то ближе станет к Богу,

А мне – под деревом грустить.

Откуда возникла эта строка – о луче, ставшем тропою ввысь? Что это – игра воображения или увиденное автором? А может быть, ему и самому посчастливилось пройти хотя бы однажды по серебристому ручью к его истоку?..

Что же касается великого Шагала, то сердце его перестало биться, когда художник ехал в лифте, поднимаясь на нем (не в небо ли?), прервав труды, которых не прекращал в этот день много часов. Он умер «в полете», как предсказала ему когда-то гадалка, похожая лицом на старика, повстречавшегося Марку в Лондонской Национальной галерее.

СОН

Осенью 1942 года заместитель Германа Геринга, главный инспектор «Люфтваффе», генерал-фельдмаршал Эрхард Мильх прибыл на полигон в Пенемюнде и провел совещание с главным конструктором ракетных двигателей Вальтером Тилем и строго засекреченным куратором особой исследовательской группы Маркусом Бреннером. Причем происходил разговор этот не в кабинете, а за стальными воротами ангара, где рядом высились два похожих летательных аппарата в форме дисков: один – изрядно покореженный и местами обгорелый, другой – новый, радующий взор гладким, как зеркало, покрытием из алюминиевого сплава.

– Вам известно, господин фельдмаршал, что мы охотимся за этими объектами