Молчание.

Китайгородцев направился к дому. Шел и слушал – не закричит ли Михаил.

Не закричал.

* * *

В жарко натопленном доме паломники собирались к молитве. Китайгородцев шел через комнаты, вглядываясь в заспанные лица. Если проходил мимо запертых дверей, вежливо стучал, заглядывал в комнату и извинялся. Открыл очередную дверь. Увидел Наталью Андреевну. Она была в неизменно черном платье и от той прежней отличалась только тем, что волосы на голове у нее не были после ночи аккуратно уложены. Она тоже увидела Китайгородцева и замерла, но он уже не на нее смотрел, а на другого человека, который тоже был в этой комнате. Тот человек, услышав шум открываемой двери, обернулся. Изможденное лицо, по-стариковски седые волосы и безумный взгляд. В эти глаза Китайгородцев смотрел, не отрываясь, и очнулся он только тогда, когда проходивший мимо паломник его задел случайно. Китайгородцев встрепенулся и перевел взгляд на Наталью Андреевну.

– Это Стас? – спросил он.

У нее хватило сил только на то, чтобы кивнуть.

– Собирайтесь, – сказал Китайгородцев.

Похоже, она была так измотана суетой и опасностями последних недель, что даже не спросила ни о чем. Одела сына. Он был неловок, как младенец. Собралась сама. Китайгородцев терпеливо ждал. Женщина, наконец, посмотрела на него вопросительно.

– Идемте! – сказал Китайгородцев.

Он вывел их из дома, где никто ни о чем их не спросил, все были заняты своими утренними хлопотами. Усадил в машину. Потемкин, увидев Стаса, первые мгновения не мог отвести от него взгляд, чутьем безошибочно уловив его непохожесть на нормальных людей. Китайгородцев сел за руль. Поехали. И только теперь Наталья Андреевна решилась спросить неуверенно:

– А где Миша?

– Сейчас вы увидите его, – успокоил Китайгородцев.

Он остановил машину, когда деревня скрылась из виду. Открыл багажник, где, сжавшись в комок, ожидал своей участи Михаил.

– Выходи!

Михаил самостоятельно выбрался из багажника. Китайгородцев отдал ему свою куртку.

– Оденься!

Для низкорослого Михаила куртка Китайгородцева была как пальто. Он запахнул полы. Продрог. Взглядом с Китайгородцевым старался не встречаться.

– Я все знаю, – сказал ему Китайгородцев. – Про гипноз. Про то, что ты хочешь, чтобы я убил Стаса… То есть Глеба… Ведь Стас Георгиевич, которого я знал, который приезжал с охранниками, – он на самом деле Глеб? А настоящий Стас сейчас сидит в моей машине. Полюбуйся.

Михаил посмотрел. Ему эта картина не понравилась.

– Мне от тебя нужно только одно, – сказал Китайгородцев. – Чтобы ты меня освободил от этого. Чтобы отменил свое внушение. Чтобы я не рвался убить этого Стаса, который Глеб.

– Я не понимаю, – попробовал увильнуть Михаил. – Ты сам веришь в это?

Но посеять семена сомнения ему не удалось.

– Я видел, как бывает, – сказал Китайгородцев. – Как люди превращаются в роботов. А еще в моей машине сидит гипнотизер. Настоящий. Может, ты слышал такую фамилию: Потемкин? Хочешь с ним поговорить? Он тебе расскажет, привиделось мне это, про убийство Стаса, или нет.

Михаил мрачно молчал.

– Ну?! – возвысил голос Китайгородцев.

– Так ты с ним договорись, – посоветовал собеседник, – с гипнотизером этим. Если он умеет, пускай он тебя и приведет в порядок.

Говорил вроде бы бесстрастно, но в голосе угадывалась издевка. Понимал, наверное, что раз Китайгородцев не к Потемкину за помощью обратился, а к нему, значит, без него не обойтись.

– Ты не шути! – посоветовал Китайгородцев, озлобляясь. – Размажу!

– Ты обратился не по адресу.

Тогда Китайгородцев взял его за ворот куртки.

– Я ничего не буду делать, – сказал Михаил с неожиданной твердостью. – Можешь меня убить.

Китайгородцев, возможно, покалечил бы его, в такой он был ярости, но вдруг распахнулась дверца машины, и Потемкин сказал обеспокоенно:

– Женщине, кажется, с сердцем плохо!

* * *

В деревне не было врача. И в монастыре тоже. До ближайшего фельдшерского пункта, как сказали местные, километров двадцать пять. Китайгородцев гнал машину так, что на поворотах она уходила в занос, и каждый раз он чудом «ловил» ее уже в последнее мгновение, у самой обочины.

Фельдшерский пункт в большом селе, куда они приехали, был закрыт. Еще слишком рано. Отправились на поиски фельдшера. Нашли нужный дом и стали стучать в окна, до тех пор пока там, внутри, не началось какое-то движение. Фельдшер вышел к ним заспанный, в накинутом на голое тело полушубке.

– У меня в машине пожилая женщина, – сказал ему Китайгородцев. – Сердце!

– Посмотрим, – пообещал фельдшер, подавив зевок.

Но он преобразился, едва увидел Наталью Андреевну.

– Давно? – спросил через плечо, пытаясь нащупать пульс.

– Около часа назад, – ответил Китайгородцев.

– Ах ты, господи! – не сдержался фельдшер и помчался в дом.

Вернулся он, на ходу выгребая из пакета шприц и ампулы. Пока вводил лекарство Наталье Андреевне, отдавал распоряжения:

– Мягкое что-то ей под голову! Заводи, сейчас поедем! Гони! Если поспешишь, мы, может быть, успеем!

Отшвырнул использованный шприц. Михаил сноровисто соорудил подушку из куртки Китайгородцева. Сам снова остался полуголым. Китайгородцев завел двигатель. И только Стас Лисицын оставался безучастным. Казалось, что он даже не замечает всей этой суеты в салоне машины. Смотрел за окно с невозмутимым видом. Словно никого рядом с ним и не было.

* * *

В убогой районной больнице пахло лекарствами и скверно приготовленной едой. Темный лицом Михаил сидел на скрипучем стуле-инвалиде, кутаясь в куртку Китайгородцева. Над Михаилом к выкрашенной белой краской двери была привинчена табличка с пугающей надписью «РЕАНИМАЦИЯ». Китайгородцев пристроился неподалеку на подоконнике и ждал. Белая дверь порой приоткрывалась, кто-то выходил, Михаил вскидывал обеспокоенно голову, но для него новостей пока не было.

Уже ближе к полудню вышел врач в бледно-сером облачении практикующего хирурга, но это, похоже, у него такая униформа была, ибо в ней он ходил и по палатам, – Китайгородцев успел за эти часы увидеть его несколько раз.

– Лисицыной родственники кто? – спросил он.

Михаил с готовностью поднялся, стул скрипнул. Китайгородцев смотрел издалека, он видел лицо доктора, и хотя тот еще нечего не успел сказать, а Китайгородцев уже все угадал. Доктор развел руками и вздохнул, его лицо в одно мгновение привычно обрело сострадающее и виноватое выражение одновременно, чувствовалась многолетняя выучка человека, вынужденного озвучивать страшные вести о непоправимом.