И с каждым днем становился сильнее – по мере того, как росло его воинство. Хрипатый – тот, с соструганным носом, – привел пять десятков головорезов; не меньше набралось у Челюсти с Монькой Разиным; Пономарь с поделыци-ками, Холерой и Алонзо Бровью выставили шестьдесят, а Бабуин – тощий, заросший бурой шероью мужичонка – оказался главарем сотни лихих молодцов, промышлявших к северу от Рио, в лесах на плоскогорье. Большей частью они охотились на обезьян и капибар, не забывая про домашний скот; ну а когда подворачивались обозы с «черной» или «белой» данью, обезьянам с капибарами давалась передышка. Обозы были, конечно, соблазнительней: кроме бочек с пулькой и мешков с зерном, лесовики добывали оружие и одежду, снятую с мертвых охранников. Особо ценилась зеленая форма «штыков», но синей смоленской молодцы Бабуина тоже не брезговали.

Вливались в бандеро и другие шайки, соблазненные звоном монет или возможностью расквитаться с обидчиками. Где отыскивал их Гробовщик? В порту и на верфи, в переулках за гаванью и у железной дороги, на складах и фабриках, в окрестных кибуцах и деревушках, в лесах и горах. Люди всех оттенков кожи, бородатые и безбородые, белолицые и смуглые, шоколадно-коричневые, как Кобелино, и черные, как Мигель. Был среди них даже индеец с Амазонки, невысокий крепыш со странной кличкой Не-Трать-Патронов-Зря; он – единственный из всех попавшихся Саймону изъяснялся по-русски с акцентом. Вся эта пестрая братия напоминала кулачных бойцов из Сан-Эстакадо, ибо не каждый тут мог похвастать целыми пальцами, парой ушей и носом; тот же, кто мог, имел иные потери, от скальпа до выбитых зубов.

Но Саймона внешний вид волонтеров не тревожил, поскольку все они были людьми боеспособными. Даже слишком: деньги не задерживались в их руках, а превращались в чарки, кружки и стаканы; кошели пустели, но креп боевой дух, и всякая попойка заканчивалась дракой. Пили обычно в гавани и били чужих, то есть портовую шваль и синемундир-ных, так что Саймон не рассматривал это как нарушение дисциплины. Он лишь велел буграм не выдавать боеприпасов и не жалеть кулаков, если начнется пальба, – кабацкие потасовки считались обычным делом, а вот побоище могло бы нарушить его планы. Собственно, побоище не исключалось, и даже наоборот, однако Саймон намеревался осуществить его в другое время и в другом месте. В каком точно, он пока не знал.

За пару дней Гробовщик при активном содействии Разина и Хрипатого приобрел карабины, взрывчатку и бензин – для грузовых автофургонов, нанятых Пономарем, и для изготовления напалма по самой упрощенной технологии, какую мог припомнить Саймон. Динамит и горючее достали у «черных клинков», оружие – у «торпед»; Сергун, один из паханов покойного дона Хосе, услышав про сети и рыбу, не отказался посодействовать. Челюсть и Алонзо Бровь, имевшие своих людей на верфи и металлическом заводе, занялись катапультами; их, по мысли Саймона, требовалось штук десять-пятнадцать, с дальностью боя на четверть лиги. Бабуин, назначенный паханито, запасал продовольствие, мясо, копченую рыбу, пиво и сухари. Их подвозили на склад, принадлежавший Гробовщику, и в небольшой пакгауз у железной дороги, штаб-квартиру Пономаря.

Саймон появлялся здесь и там, устраивал смотры и проверки, карал и награждал, следил, как формируются боевые отряды, кто в них старший, кто сядет за руль фургона, кому доверят взрывчатку и пулемет. Пашка и Филин повсюду сопровождали его – не ради безопасности, а потому, что дон не мог появляться перед своими людьми без качков; это было бы пренебрежением традицией и свидетельством легкомыслия. Авторитет дона требовал, чтобы при нем были качки-телохранители, пусть всего лишь двое, зато из самых сноровистых и крутых. Качки ценились высоко, выше отстрельщиков и ликвидаторов, и в иерархии бандеро стояли вровень с буграми. Поговаривали, что качки Хорхе Смотрителя могут сломать хребет крокодилу, а дон Грегорио предпочитает метких стрелков из Харки-дель-Каса; что у Эйсебио Пименталя есть команда чернокожих амазонок, а старый Хайме набирает телохранителей лишь из пленных гаучо, у которых отрезаны языки. На этом фоне рыжий Пашка и молчаливый Филин не поражали экзотикой, однако были вполне надежными.

В городе царила тишина, но Саймон считал ее обманчивой, не сомневаясь, что топтуны смоленских ищут след пропавших песюков. Это заставляло торопиться; формирование его отрядов не проходило бесследно, а всякий след, как говорил Чочинга, будет-разнюхан и найден, коль не кормить гепардов пару дней.

И потому Саймон спешил. Его удар, кровопускание Первому Государственному, противники отразили, оборонясь молчанием, и это было для них наилучшей тактикой – искать, скрипеть зубами, но молчать, чтобы никто не заподозрил слабости власти. Однако, разумеется, удар был принят к сведению, и Саймон мог засчитать себе очко, а то и два – если припомнить, за чей счет вооружалась сейчас его дружина. Впрочем, она не была решающим преиществом, а лишь средством для его достижения. Надо было повернуть ситуацию так, чтобы доны считались с реальной силой Ричарда Саймона. Считались и боялись, в каком бы обличье он ни предстал перед ними – как эмиссар Разъединенных Миров, посланец со звезд, или как предводитель бандеро, авантюрист и отморозок, явившийся в Рио из дикой Пустоши.

«Пора нанести удар, – думал Саймон. – Осуществить некую акцию, столь впечатляющую, чтобы слухи о ней всколыхнули город, и сделать так, чтобы она не была анонимной – по крайней мере, для всех интересующихся лиц». Кого икак атаковать, он уже представлял, ибо в мудрых Поучениях Чочинги говорилось ясно: вырви сердце сильному, чтобы печень слабого провалилась в пятки. Руководствуясь данным принципом, Саймон выбрал самого сильного и обнаружил, -что выбор ему по душе. Когда он размышлял об этом, в глазах его плескалось зарево, встающее над Харбохой, клубился черный дым, тянулись по грязной дороге колонны беженцев, а временами он видел мешок на длинной балке и танец зубастых тварей в темных озерных водах. И это значило, что кара будет справедливой.

Вопрос, кого и как, был решен, оставалось выяснить, когда и где. Время и место! Главное – место; на этот счет у Саймона не было полной определенности, ибо Монька Разин, Алонзо Бровь, Хрипатый и остальные его бугры знали о донах не больше, чем Пако Гробовщик. К счастью, они являлись не единственным источником информации.

* * *

К вечеру третьего дня люди Гробовщика раздобыли заказанное. Груз был голым и упакованным в мешок, а при нем – два свертка с синей униформой, богато расшитой серебром, и сапогами. Дейв Уокер, инструктор Саймона, говорил, что мужчина, теряя штаны и бумажник, вместе с ними лишается самоуверенности, но в данном случае это не проходило – видно, попался уникальный экземпляр. На внешность он был светлокожим мулатом, плотного телосложения, с толстой шеей, глазами навыкате и фаллосом, который сделал бы честь племенному быку. Он и ревел как бык, пока его крутили и вязали в холодной темной пыточной – щиколотки к запястьям на уровне копчика, так что тело выгнулось дугой. Потом его зацепили под колени двумя веревками, пропущенными через кольца в потолке, и подтянули наверх. Теперь пленник походил уже не на быка, а на бычью тушу – висел вниз головой с широко разведенными ляжками у самой потолочной балки, разделявшей кольца. А на полу, как раз под ним, стояла чугунная ванна с водой.